Королевская страсть (Цыганский барон)
Шрифт:
От повозки, позади которой она стояла, доносился сладкий запах сена. Очевидно, здесь хранился корм для лошадей, которых выращивал этот табор. Дверцы сзади были открыты, клочки сена высыпались на землю. Сено станет мягким ложем, решила Мара, а стенки повозки защитят от ветра.
Мара просидела так всего несколько минут, когда расстроившая ее мелодия смолкла, и она с облегчением перевела дух. Позволив мускулам расслабиться, она откинулась на сено и закрыла глаза. Мысленно она приказала себе ни о чем не думать, попыталась последовать
Деревянный настил, служивший полом повозки, заскрипел под чьим-то весом, зашуршало сено. Открыв глаза, Мара заметила в проеме силуэт мужчины и с приглушенным криком рванулась в сторону. Надо было проскользнуть мимо него.
— Не пугайся, это всего лишь я, — сказал Родерик.
Она медленно опустилась обратно на сено, хотя сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди.
— Что тебе нужно?
— Тебе не следует бродить здесь одной. Какой-нибудь горячий цыган мог бы принять это за приглашение.
— Он совершил бы ошибку.
— Да, но было бы уже поздно ее исправлять.
Мара не могла разглядеть в темноте его лицо и различала лишь слабое свечение белого мундира, когда он опустился на сено рядом с ней. Впрочем, даже в темноте угадывалось, что он крупный мужчина, и это заставляло ее особенно остро чувствовать, что она осталась с ним наедине.
— Мне надо вернуться к остальным, — торопливо проговорила Мара.
— Можешь не спешить, ведь теперь ты не одна. Ну, разумеется, если тебя гонит страх…
— Я не боюсь тебя.
— Тогда почему ты меня избегаешь?
— Я не избегаю!
— Ты покинула мою постель…
— Вряд ли ты ожидал, что я останусь!
— Но почему? Потому что я больше тебе не нужен? Потому что никто тебя не заставляет? Потому что приличия наконец-то соблюдены? Потому что король Рольф будет недоволен? Или потому, что я использовал страх, чтобы заставить тебя подчиниться, и ты не можешь мне этого простить?
— Все вместе взятое! — вызывающе бросила она в ответ.
— Тогда давай разберем все по порядку, и ты мне скажешь, почему все эти причины так важны для тебя.
— Ты прекрасно знаешь почему!
— Я знаю только одно: воспоминание о тебе мучает меня, преследует и не дает покоя. Лиловый бархат фиалок, перелив жемчужин… Я все еще это вижу. Я знаю, что все еще хочу тебя, и никакое королевство мне тебя не заменит. Я мечтаю прикоснуться к тебе, обнять тебя, пить мед твоих губ…
Чтобы прекратить поток его слов, она сказала:
— Тебе нужна женщина. Цыганская плясунья сумеет доставить тебе удовольствие.
— Значит, ты все-таки заметила. — В его голосе послышалось удовлетворение.
— Как я могла не заметить, когда ты с нее глаз не сводил! Ты млел и таял! Все это заметили!
— Ты ревновала.
— Ничего подобного!
Она отодвинулась от него, пытаясь выбраться из повозки, но он схватил ее за руку и потянул назад с таким проворством, что она
— Ты ревновала. — Он склонился над ней, прижав к полу ее руки. — Ты хочешь меня.
— Нет!
— Да. Ты не хуже меня помнишь наши ночи, когда утро наступало слишком скоро.
— Нет, — повторила она шепотом, но это было неправдой.
Он не стал с ней спорить, просто наклонился еще ниже и прижался губами к ее губам, смял эти нежные губы, пытаясь преодолеть их преграду. Наконец они разомкнулись. Он принял это как приглашение и не замедлил им воспользоваться. Его язык начал исследовать сладкие глубины ее рта, теплого и все еще сохраняющего вкус вина. Она подняла руки и сплела их у него на затылке.
Жизнь есть жизнь, ее нужно прожить. Вчерашний день ушел, завтрашний еще не настал. Настоящее, этот миг, здесь и сейчас — вот все, что у них есть. Нельзя отказываться от счастья, которое он предлагает, нужно сделать его ярким воспоминанием на будущее. Мара любила этого человека. В чем бы он ни был виноват, она не могла отрицать, что он воспламеняет ей кровь и заставляет сердце биться чаще. Обреченно вздохнув, Мара прижалась всем телом к сильному телу Родерика.
Их тела глубоко погрузились в теплое густое сено. Его душистый аромат напоминал о лете и жарком солнце. Оно тихонько шелестело при каждом движении — мягкое, чуть покалывающее кожу. Ветер задувал через поднятую стенку повозки, касался их ледяными пальцами, заставляя еще глубже зарываться в сено.
Губы Родерика обожгли ей щеку, подбородок, нежный изгиб шеи. Он обеими руками подобрал ее тяжелые юбки, подтянул их кверху, коснулся ее колена. Она тихонько застонала, почувствовав его теплую руку сквозь тонкую ткань панталончиков. Он положил ладонь на ее упругий, гладкий, плоский живот, а потом стремительным движением прижался к нему лицом. Действуя бережно и постепенно, он раздвинул ей бедра, нащупал разрез панталончиков. Она ощутила легкое прикосновение его загрубелых пальцев к самому чувствительному и беззащитному месту своего тела, а потом ее обожгло его дыхание, жар его рта.
Острый, губительный восторг проник в нее с такой силой, что у нее перехватило дух. Она была словно в забытьи, и в то же время все ее чувства обострились настолько, что ей казалось, она этого не выдержит. Никогда раньше она не чувствовала себя такой живой. Кровь стремительно бежала по жилам, сердце не умещалось в груди и при каждом ударе больно стукалось о ребра.
Она схватилась рукой за его плечо, ее мускулы напряглись, вся кожа горела жаром. Что-то пробивалось у нее внутри, расцветало, распускалось. Она мечтала ощутить его у себя внутри, ей хотелось этого больше всего на свете, хотелось охватить его собой, увести в самую глубь, в самую сердцевину, чтобы он стал частью ее, а она — частью его, чтобы можно было позабыть о различиях состояния и общественного положения. И чтобы это продолжалось без конца.