Королевский краб
Шрифт:
Коляда вернулся от капитана хмурым, положил передо мною листок с расчетами экономиста. Я глянул на цифры и схватился за голову.
— Не волнуйся. Со старшинами будем говорить втроем: капитан, я и ты. Сумеем убедить! Они поймут нас. Понимаешь, крабы вытекают из-за того, что мы, так сказать, механизировали процесс разгрузки стропов. Мы ведь разрешили, когда краб пошел «трубой», разгружать стропа не вручную, а лебедкой. Вот и результат!
Я ничего не понимал, мало еще опыта у меня! Когда успевают вытекать наши крабы именно на конвейере? Они перед этим часами лежат на палубе, и ничего. А
Мне все объяснил Борис Петрович.
— Ты знаешь, Сергеич, что у краба четыре пары длинных ног. Передняя пара короче, и назначение ее специализировано. Это клешни для захватывания пищи. Правая клешня значительно больше и сильнее левой. Так ведь? Ну, теперь идем дальше. В каждой ходильной ноге шесть члеников, и за ними — коготь. В каждом членике имеется два мускула — сгибатель и разгибатель. Это — съедобное мясо краба. Кроме ходильных ног оно есть в клешне и в абдомине. Ну, а теперь поехали дальше.
Под панцирем на спине краба находятся пищевод, железы, кишечник, сердце, печень, которая вырабатывает сильнейший пищеварительный фермент. Из-за этого фермента убитый краб и «вытекает», если он лежит на брюхе. Это называется аутолиз, самопереваривание. Понимаешь, если выловленного краба не положить на спину, то фермент печени проникнет к мускулам ног и разрушит их. Так вот, пока крабы лежат в стропах на спине, им ничего не делается. Но вот мы вытряхнули их на конвейер как попало. Один так и остался лежать на спине, другой перевернулся на брюхо, и считай, что он пропал, так как быстро начнет «вытекать».
И тут я все понял. Разгружая крабов лебедкой, мы как бы играем в орла и решку. Вчера мы, как и всегда, загадали решку, но крабы, выражаясь образно, чаще ложились на конвейер орлом, то есть на брюхо, и мы проиграли.
— Сегодня, Борис Петрович, мы будем разгружать вручную, чтобы каждый краб лежал на ленте только решкой, брюхом к небу! — сказал я.
— А где я людей найду на разгрузку? — тоскливо спросил Коляда. — У меня их на всех процессах не хватает. Одних больных сорок человек.
Я подумал, что действительно, где тонко, там и рвется. Борис Петрович оставил на разгрузке только Саню. Вот вчера я принял более ста тонн крабов. Если Саня будет работать вручную, ему надо будет за день только согнуться и разогнуться около семидесяти тысяч раз. Предположим, что он сможет перекладывать одного краба в секунду — немыслимая для человека скорость, — и тогда ему потребуется для выполнения всей работы на разгрузке стропов около двадцати часов.
— Тогда что делать? — спросил я.
— Попробуем мобилизнуть бухгалтеров, библиотекарей и других служащих.
— Ни пуха ни пера вам, Борис Петрович!
Старик деловито послал меня к черту, а я пошел на палубу. К плавзаводу вот-вот должны были подойти первые мотоботы…
На палубе было пусто. Лишь несколько человек маячило на правом борту, к которому недавно пришвартовался траулер-постановщик. На него грузили сети. Вдали виднелся остров Птичий. Почти рядом с островом был район лова, или, как тут говорят, «квадрат», плавзавода «Захаров». Это наш флагман. И тут я вспомнил то, что мне рассказывали о Захарове. Интересным человеком был Андрей Семенович! О нем много рассказывал Борис Петрович. Захаров был начальником Главного управления рыбной промышленности Дальневосточного бассейна. Под его руководством рыбная промышленность Дальнего Востока сделала большие успехи. Новыми судами оснастился добывающий флот, расширились районы промысла, значительно увеличился вылов рыбы, крабов и добыча морского зверя. Последние годы жизни Андрея Семеновича были, трагичными. Он заболел, у него отнялась речь. А как он тосковал о море!
Рассказывают, что однажды он пришел к капитану Манжолину, взял со стола бумагу и карандашом написал: «Коля, возьми меня в море хоть гальюнщиком». И Манжолин понял друга. Они несколько раз ходили на путину. Вначале Захаров числился в судовой роли табельщиком, потом по решению палубной команды стал матросом. Каюта матроса Захарова была самой людной на судне. К нему ходили все за советами, делились с ним горем…
А вот еще один давний случай. В начале развития крабового промысла у нас работали и японцы. Они искусные моряки и краболовы. Мы учились у них. А потом передавали накопленный опыт русским экипажам. Как ни странно, его быстрее всего осваивали степняки, сезонники с Северного Кавказа и забайкальские казаки. Говорят, что они, увидев первый раз крабов, изумлялись, говорили:
— Да це же поганий паук. Кто их исть будет, чуду такую?
И не ели, брезговали. Среди них был и мой земляк из села Ипатово. Он быстро освоил мореходное дело и стал старшиной кавасаки краболова «Ламут». Однажды на «Ламуте» в разгар путины стала кончаться пресная вода. Краболов решил идти за водой в бухту Нагаева. Он снялся с якоря, не дождавшись кавасаки, экипажем которой командовал мой земляк. «Ламут» ушел, а вскоре появилась кавасаки моего земляка. Старшина удивился, когда не нашел свой краболов, и затем пришвартовался к «Тунгусу». Он поднялся к капитану Егорову и спросил:
— Егоров, а де мий «Ламут»?
— За водой в Нагаева пошел.
— Що це таке за Нагаева?
Ну, ему на карте показали, где находится бухта, пояснили, что на кавасаки туда не дойти при любой погоде.
— Ничого, — уверенно сказал старшина, — мы дойдемо!
И ушел этот бесстрашный степняк. А самое удивительное было позже. Пришел старшина в бухту Нагаева, а «Ламута» там нет. Он решил, что ошибся бухтой, не туда попал, и повернул назад, стал выходить, а тут ему навстречу родной плавзавод.
— Иде вас черти носют? — закричал обозленный старшина, который было вновь собрался пересечь бурное Охотское море. — Я бечь за вами бильше не буду. Бярите мине на борт!
Вот такие люди и сделали Дальний Восток «нашенским краем», подумал я, когда узнал об этом.
Страсти
Краб продолжал идти густо уже третью неделю. И всем хватало работы, особенно бригадам распутки. Старшины требовали сети. Сетей, как можно больше сетей! И оно было понятно. От количества выставленных сетей зависел улов и, значит, заработки всех, начиная от старого мойщика палубы Игнатьевича до капитана-директора «Никитина».