Королевский краб
Шрифт:
Бухгалтер Мария Филипповна, моя землячка, мечтает помочь своей дочери, у которой маленький ребенок и только муж работает. Тоже считает ящики Мария Филипповна, считает каждый день. Ей полагается с каждых ста ящиков что-то более рубля да плюс «коэффициент» восемь десятых от заработанного. Проще всего, пожалуй, мечта у бортовика «семерки» Андреевича:
— Вернусь с путины и забичую.
— И всё?
— Да что ты, Сергеич! Побичую маленько и снова в море. Куда еще?
— Разве у вас нет семьи?
— Есть. Жена во Владике, квартира, но зачем ей я? Когда я трезвый, она ничего. Трезвого не выгоняет, но ведь редко я бываю без «газа».
Говоря
— Отчего же так у вас получается, Андреич? — спросил я.
Он печально усмехнулся и сказал:
— Почему только у меня? И на то причин предостаточно. Скажем так: начинается день, из дому идет Васер, а за ним еще дружки, с которыми рыбачил. Они тоже на биче — ждут, значит, новой путины. И ежели в кармане рубль, чего его держать? Да у друзей по рублю. У кого денег нет — тот шестерит. Это по-нашему значит — отрабатывает человек свой стопарь. Ему положено бежать за выпивкой в магазин. А где начал, там положено и кончать. Так что вечером получаешься пьяным — и тогда тебе все трын-трава!
Тут Андреич прервал свой рассказ и крикнул Васеру, который только что поднялся и шествовал по палубе в столовую:
— Васер, а Васер! Ты вот скажи моему дружку — он такой хороший человек! — что нужно нам на берегу?
Васер отвечал лениво:
— Место, где поспать.
— Во-во, — оживился Андреич, — это главная забота. На биче всегда найдешь еду и выпить, а вот поспать… Я, бывало, хандрю под вечер, когда пьян, поспать не знаешь где.
Та кой ли Андрей действительно на берегу, в межпутинный период, не знаю, но здесь он от работы не отлынивает и практически не пьет. За все время он, как я заметил, лишь раза два выпил кулаги, но не шумел. Забравшись в укромный уголок, сладко спал.
Как уже показала практика, лучше всего краб идет в отведенной нам зоне. «Идет трубой», как выражаются на судне.
— В прошлом году тут «Тухач» стоял, так он цельный месяц якорь не вирал и хорошо взял, — говорил Дима, человек крайне самолюбивый, невыдержанный, и с резкой сменой настроения. В общем, крученый он, но отходчивый. Он может вспылить из-за пустяка и тогда сидит в своей будочке на вертящемся стуле, выключив моторы, и поливает обидчика, как может. Мимо идут, спрашивают:
— Ты из-за чего кипеш поднял?
А у него уже сердце отлегло, и он охотно, даже весело отвечает:
— Да понимаешь, дело такое, голова раскалывается.
Для убедительности Дима прочерчивает ладонью свой лоб, как арбуз ножом, и захлебывается — у него речь такая:
— С утра думаю, с кем покусаться, чтобы отлегло. Это верное лекарство!
— Голова раскалывается, с похмелья, наверное.
— Чего нет, того нет. У меня характер такой, ехидный. С детства. Вот помню, в деревне по яблоки к соседу повадился, хотя своих в саду навалом. А сосед поймал меня, и штаны снял, да по голому заду крапивой. Знаешь, у нас крапива — будылки толстые, с бамбучину, и жгу-у-чая!
— А ты что?
— Натурально, обиделся и решил соседу спилить ночью несколько вишен. И спилил. Я такой! Как это… око за око. Когда я злой, мне тогда все трын-трава, лишь бы не болела голова! — весело выкрикнул Дима.
Но на разговоры остается не так уж много времени. Один за другим подходили мотоботы — мы с Федором их, как тут выражаются, обрабатывали. Я принимал краба, а Федя снимал сети, которые затем бригада подноски переправляла на верхние и нижние вешала. Готовые сети, сети распутанные, очищенные, набирались в «битки» и грузили на пришвартованные к плавзаводу траулеры-постановщики. По центру палубы стоял длинный, наклоненный к ленте конвейера стол из железа. На нем орудовали, иначе — подавали крабов на конвейер — длинный, тощий Саня — бывший шахтер из Сучана, и алиментщик Филя. Филя — реалист и рассуждает довольно логично: много и хорошо работаешь — нет денег, ничего не делаешь — тот же эффект.
— Я раб, — иногда говорит Филя с некоторой гордостью — раб своих детей и жен. Что ни заработаю, все им. А от этого бывает так грустно, хоть в море прыгай! Я тут упираюсь, упираюсь, а они на берегу жируют на мои кровные.
Филя не любит своих жен, о детях говорит с нежностью:
— Кабы я точно знал, что все заработанное мною на них идет, другой коленкор. Разве я бежал бы от алиментов? В суде говорил — судья хороший человек! — пусть на каждое дите сберкнижка будет и пусть туда сбегаются мои трудовые, а там сельсовет или кто решит, что дитю купить на них или за садик заплатить. Дети — они, как птахи, невинные!
Бывший шахтер Саня молчалив и трудолюбив и о себе рассказывать не любит или не хочет. Особенность — он довольно часто отмечает день своего рождения. Как созреет кулага — получается у него день рождения и тогда Саня легко впадает в ярость из-за малейшего пустяка. Последние дни Саня молотил «я тебе дам!». По 17—18 часов в сутки, перегружая вручную до 50 тонн краба, а это значит — выполнял по две-три нормы. И тут к вчерашнему дню созрела кулага. Саня, конечно, устроил день рождения, но пришлось ему и работать, потому что краба было много. У кулаги же слабые, если можно так сказать, выветривающиеся свойства. А тут еще Саня в перерывы не жадничал, спускался в свою каюту в добавлял. И он так «надобавлялся», что к вечеру его шатало и мутило и дикая энергия заклубилась в его душе, потребовала выхода. Под руку подвернулся завлов, сделавший Сане пустяковое замечание. Саня взревел, отругал завлова и швырнул в него что подвернулось под руку — деревянную бирку, которой я метил строп. А затем он пришел к Борису Петровичу, долго добивался, кто у него начальник. Борис Петрович или «этот сосунок завлов»? Увещевания Бориса Петровича не помогли. Саня объявил, что более не желает работать, и пошел спать.
Вчера по судну разнеслась весть: наши снова в космосе. А тут еще начался футбол, на котором, как я заметил, уже давно помешалась добрая половина человечества. И большинство разговоров на палубе было на космическую и футбольную темы. Футбольные разговоры были банальны, одинаковые и на Чукотке и на Северном Кавказе… А вот про космос рассуждают на свой лад.
— А чего не на Луну подались? — спрашивает грузчик Костя.
— На Луне делать нечего, американец там был. Он, американец, тоже сильный! — отвечал бортовик Андреич и продолжал далее: — Им пускай Луна, а нам — Аляску Богатая земля Аляска! И нефть там и золото…
Костя со вздохом сообщил, что русские вообще добрые: Аляску Америке отдали.
— Так Аляску царь, дурак был, поддудорил, — горячо возразил Андреич. — Мы тут ни при чем.
Тут подошел главный бухгалтер судна, представительный старик с черной повязкой через левый глаз, и сообщил, что он слышал, как на Анадыре или в Магадане кто-то нашел кусок золота кило шестьсот весом.
— Повезло человеку, — сказал бухгалтер. — По четыре рубля грамм. — Он тут же вытащил листок бумаги и шариковую, произвел вычисления.