Королевское зерцало
Шрифт:
Говорят, будто Владимир так преисполнился кротости, что не мог казнить даже разбойников. Пришлось епископу напомнить ему, что в стране надо охранять покой.
— Так я и поверил в его кротость! — сказал Олав, голос его и манера говорить очень напоминали Харальда. — А как после смерти Владимира власть досталась твоему отцу? Он тоже убил своих братьев?
— Нет. Отец мало предавался ратным делам. Он был хромой, очень начитанный, славился знанием законов и набожностью, его прозвали Мудрым. На битву он соглашался, когда ничего другого не оставалось.
Однако его союзником стала сама смерть. Сперва Святополк, один из сыновей Владимира, одного за другим убил нескольких братьев, но в живых оставалось еще четверо. Пока в Киеве шла кровавая сеча, отец мирно правил в Новгороде. Потом он пошел против Святополка; они сражались несколько раз, побеждал то один, то другой.
Последняя битва была самой жестокой и кровавой: воины рубились с восхода и до заката. В конце концов Святополк бежал, однако по пути заболел и умер.
Другого брата отца звали Мстислав, с ним отец заключил мир. Но вскоре умер единственный сын Мстислава, а вслед за ним и сам Мстислав.
Теперь на Киевском престоле отец правил один.
— Но ведь был еще один брат? Что стало с ним?
— Этот брат был более спокойного нрава. Однако отец не доверял ему и потому заточил в темницу. По-моему, он так и сидел в заточении, пока отец не умер.
— Сколько же лет он провел в темнице?
— Больше двадцати.
— А ты говорила, будто твой отец чтил законы и боялся Бога. Как же он мог продержать собственного брата в заточении больше двадцати лет без всякой вины?
— Смельчакам, решавшимся напомнить ему о брате, отец отвечал, что держит брата в темнице, чтобы уберечь его от греха.
— Честнее было бы убить его!
Эллисив не ответила. Олав тоже молчал.
— Помнишь, я сказал, что не понимаю, что значит быть дочерью Ярослава? — сказал Олав. — Вижу, неспроста ты рассказала мне про своих родичей.
— Может, и неспроста, — отозвалась Эллисив.
Теперь Эллисив забыла обо всем на свете, кроме родного Киева. Между нею и жителями Борга словно повисла туманная завеса, и только когда она встречалась с Олавом, туман рассеивался. Ее прошлое, детские воспоминания вставали перед нею так ясно, будто она все переживала заново.
Ей снились сны на родном языке — это было впервые за много лет.
Казалось, подводное течение подхватило и несет ее корабль. И она даже не пыталась направить его ход.
Однако она полагала, что ей удается держать себя так, чтобы никто ничего не заметил.
Вскоре Олав пришел снова.
— Я думал над твоим рассказом о родичах и о том, что каждое поколение твоих предков вело междоусобные войны, — сказал он. — Потом вспомнил про Магнуса и про себя. Неужели и у нас так же получится?
— Разве вы так враждуете, что вам никак не прийти к согласию?
Олав кивнул:
— Да. Если Магнус разозлит меня, мне ничего не стоит его убить.
Он сказал это спокойно, но что-то в его голосе убедило Эллисив, что это правда.
— Но почему же?
— Магнус всегда разговаривал со мной, будто я какой-то дурачок. Даже отец обрывал его, если это было при нем. Отца не стало, кто теперь нас рассудит?
Эллисив почувствовала облегчение, узнав, что Харальд был не только суров к сыну.
— И ты решил зиму провести здесь, чтобы на время забыть о Магнусе? — сказала она.
— Да, но остаться здесь навсегда я не могу. Мне еще самому неясно, что я буду делать весной.
— А ты не думай об этом. Весна придет, и все как-нибудь уладится.
— Сомневаюсь. Пусть даже Магнус заболеет и умрет — если ты это имеешь в виду, — мне будет трудно вернуться на родину. Я стыжусь нашего поражения, стыжусь за отца. Тьодольв скальд прав — отец погубил нашу рать.
— Предположим, что так, но ведь тут нет твоей вины.
— Священники говорят, что дети отвечают за грехи отцов. Если им верить, грех передается по наследству.
Эллисив захотелось узнать, кто внушил Олаву такие мысли, она бы поговорила с этим святошей.
— Не принимай близко к сердцу всего, что говорят священники, — сказала она.
— Отец тоже так считал. Ты повторяешь за ним?
— Нет. Просто мы оба знали, что священники по-разному смотрят на некоторые вещи. Православные священники иначе относятся к наследственным грехам, чем католические. — Эллисив запнулась, ей было трудно подыскивать понятные ему слова. — Они считают, что человек отвечает только за собственные грехи, поэтому первородный грех, грех Адама, над нами не тяготеет. И на тебе тоже нет грехов твоего отца.
— Хотел бы я знать, почему священники не могут договориться в таком важном деле.
— Я думаю, все зависит от того, кто как толкует Библию. Православные священники считают, что Адам, согрешив, принес в мир смерть. Смертность досталась в наследство нам всем, и ее неотвратимость порождает страх. Борьба за жизнь толкает людей на грех. Добиваясь власти, они причиняют друг другу зло. Мы получили в наследство не грех, а смерть.
Олав задумался.
— Не очень-то я все это понял, — признался он. — Однако мне ясно, что даже священники толкуют по-разному одно и то же. Почему отец не говорил мне об этом? От таких знаний мне было бы больше пользы, чем от умения владеть оружием.
— Очень кстати, что ты так думаешь. Мне как раз не хотелось сегодня говорить о сражениях. Лучше расскажу тебе, как росла дочь Ярослава.
Олав кивнул.
— Расскажи!
— Мой дед посадил своего сына Ярослава княжить в Новгороде, — начала Эллисив. — Там я и родилась. Отец навсегда перебрался в Киев только после того, как заключил мир с Мстиславом, своим братом. Мне тогда было два года, поэтому мне кажется, будто я всегда жила в Киеве.
— Когда это было?
— В лето шесть тысяч пятьсот тридцать четвертое от сотворения мира.