Королевское зерцало
Шрифт:
Говорят, будто Владимир так преисполнился кротости, что не мог казнить даже разбойников. Пришлось епископу напомнить ему, что в стране надо охранять покой.
— Так я и поверил в его кротость! — сказал Олав, голос его и манера говорить очень напоминали Харальда. — А как после смерти Владимира власть досталась твоему отцу? Он тоже убил своих братьев?
— Нет. Отец мало предавался ратным делам. Он был хромой, очень начитанный, славился знанием законов и набожностью, его прозвали Мудрым. На битву он соглашался, когда ничего другого не оставалось.
Однако
Последняя битва была самой жестокой и кровавой: воины рубились с восхода и до заката. В конце концов Святополк бежал, однако по пути заболел и умер.
Другого брата отца звали Мстислав, с ним отец заключил мир. Но вскоре умер единственный сын Мстислава, а вслед за ним и сам Мстислав.
Теперь на Киевском престоле отец правил один.
— Но ведь был еще один брат? Что стало с ним?
— Этот брат был более спокойного нрава. Однако отец не доверял ему и потому заточил в темницу. По-моему, он так и сидел в заточении, пока отец не умер.
— Сколько же лет он провел в темнице?
— Больше двадцати.
— А ты говорила, будто твой отец чтил законы и боялся Бога. Как же он мог продержать собственного брата в заточении больше двадцати лет без всякой вины?
— Смельчакам, решавшимся напомнить ему о брате, отец отвечал, что держит брата в темнице, чтобы уберечь его от греха.
— Честнее было бы убить его!
Эллисив не ответила. Олав тоже молчал.
— Помнишь, я сказал, что не понимаю, что значит быть дочерью Ярослава? — сказал Олав. — Вижу, неспроста ты рассказала мне про своих родичей.
— Может, и неспроста, — отозвалась Эллисив.
Теперь Эллисив забыла обо всем на свете, кроме родного Киева. Между нею и жителями Борга словно повисла туманная завеса, и только когда она встречалась с Олавом, туман рассеивался. Ее прошлое, детские воспоминания вставали перед нею так ясно, будто она все переживала заново.
Ей снились сны на родном языке — это было впервые за много лет.
Казалось, подводное течение подхватило и несет ее корабль. И она даже не пыталась направить его ход.
Однако она полагала, что ей удается держать себя так, чтобы никто ничего не заметил.
Вскоре Олав пришел снова.
— Я думал над твоим рассказом о родичах и о том, что каждое поколение твоих предков вело междоусобные войны, — сказал он. — Потом вспомнил про Магнуса и про себя. Неужели и у нас так же получится?
— Разве вы так враждуете, что вам никак не прийти к согласию?
Олав кивнул:
— Да. Если Магнус
Он сказал это спокойно, но что-то в его голосе убедило Эллисив, что это правда.
— Но почему же?
— Магнус всегда разговаривал со мной, будто я какой-то дурачок. Даже отец обрывал его, если это было при нем. Отца не стало, кто теперь нас рассудит?
Эллисив почувствовала облегчение, узнав, что Харальд был не только суров к сыну.
— И ты решил зиму провести здесь, чтобы на время забыть о Магнусе? — сказала она.
— Да, но остаться здесь навсегда я не могу. Мне еще самому неясно, что я буду делать весной.
— А ты не думай об этом. Весна придет, и все как-нибудь уладится.
— Сомневаюсь. Пусть даже Магнус заболеет и умрет — если ты это имеешь в виду, — мне будет трудно вернуться на родину. Я стыжусь нашего поражения, стыжусь за отца. Тьодольв скальд прав — отец погубил нашу рать.
— Предположим, что так, но ведь тут нет твоей вины.
— Священники говорят, что дети отвечают за грехи отцов. Если им верить, грех передается по наследству.
Эллисив захотелось узнать, кто внушил Олаву такие мысли, она бы поговорила с этим святошей.
— Не принимай близко к сердцу всего, что говорят священники, — сказала она.
— Отец тоже так считал. Ты повторяешь за ним?
— Нет. Просто мы оба знали, что священники по-разному смотрят на некоторые вещи. Православные священники иначе относятся к наследственным грехам, чем католические. — Эллисив запнулась, ей было трудно подыскивать понятные ему слова. — Они считают, что человек отвечает только за собственные грехи, поэтому первородный грех, грех Адама, над нами не тяготеет. И на тебе тоже нет грехов твоего отца.
— Хотел бы я знать, почему священники не могут договориться в таком важном деле.
— Я думаю, все зависит от того, кто как толкует Библию. Православные священники считают, что Адам, согрешив, принес в мир смерть. Смертность досталась в наследство нам всем, и ее неотвратимость порождает страх. Борьба за жизнь толкает людей на грех. Добиваясь власти, они причиняют друг другу зло. Мы получили в наследство не грех, а смерть.
Олав задумался.
— Не очень-то я все это понял, — признался он. — Однако мне ясно, что даже священники толкуют по-разному одно и то же. Почему отец не говорил мне об этом? От таких знаний мне было бы больше пользы, чем от умения владеть оружием.
— Очень кстати, что ты так думаешь. Мне как раз не хотелось сегодня говорить о сражениях. Лучше расскажу тебе, как росла дочь Ярослава.
Олав кивнул.
— Расскажи!
— Мой дед посадил своего сына Ярослава княжить в Новгороде, — начала Эллисив. — Там я и родилась. Отец навсегда перебрался в Киев только после того, как заключил мир с Мстиславом, своим братом. Мне тогда было два года, поэтому мне кажется, будто я всегда жила в Киеве.
— Когда это было?
— В лето шесть тысяч пятьсот тридцать четвертое от сотворения мира.