Королеву играет свита
Шрифт:
Они еще немного поболтали о пустяках, выпили кофе, и господин Бову наконец приступил к делу, ради которого пролетел две тысячи километров.
— Вот что. Макс… Ведь вы позволите себя так называть? Я все же намного старше вас, да и знакомы мы давно. Так вот, Макс, открою вам свой маленький секрет. Я получил хорошее наследство от своего дяди в Аргентине. И теперь хочу его истратить на свою маленькую прихоть. Вы о ней знаете…
— Конечно, — усмехнулся актер. — Еще бы!
— Однако на этот раз меня интересуют не художественные произведения Тарабрина,
— И какое же вы получили наследство? — усмехнулся Макс.
— Ну, скажем… сто тысяч долларов, — быстро произнес Бову, пристально глядя на собеседника — много или мало он сказал.
Ответной реакции не было.
— Сумма хорошая, что и говорить, — протянул Руденко, лениво разминая сигарету. — Но вся загвоздка в том, что никакого дневника не существует.
«Загвоздка» — это надо переводить или вы понимаете?
— Понимаю, — улыбнулся господин Бову. — Не существует? Для меня мало чего не существует на этом свете… Назовите вашу цену!
Русский собеседник внезапно стал проявлять некоторые признаки раздражения:
— Я же вам русским языком говорю! Дневник — это миф, легенда. Его нет на свете! Я сам думал, что он существует, искал его…
— Сто пятьдесят тысяч, — проговорил господин Бову. Теперь он забеспокоился. Если этот русский будет и дальше так торговаться с ним, то из-за его прихоти полученное наследство изрядно уменьшится в объеме.
— Но я же говорю вам! Я знаю точно! Нет, господин Бову не понимал.
Упрямый русский просто набивает себе цену. Как же, ведь он лично читал в парижском эмигрантском журнале отрывки из «Дневника» Тарабрина!
Черта с два этому русскому удастся выбить из него больше двухсот тысяч!
— Если вы все же надумаете, — произнес он, — позвоните мне в отель. Я остановился в «Редиссон-Славянской». Буду ждать вашего звонка.
И он вышел упругой, подпрыгивающей, совсем не старческой походкой.
Вечером Руденко позвонил в номер.
Бову ждал его звонка. От таких денег, конечно, не отказываются.
— Я могу достать рукописный вариант «Белой березы» с авторской правкой.
Хотите? — предложил Макс. — Возьму недорого. — Сто семьдесят — это очень хорошая цена, — произнес в ответ господин Бову.
— Но…
— Это последнее предложение, молодой человек! Молодой человек, которому было уже за пятьдесят, в ответ раздраженно бросил трубку.
Господин Бову только улыбнулся. Пусть этот неприятный тип еще подумает, пусть… Но не слишком долго. Иначе он, Бову, найдет другого продавца. И уж с ним-то он найдет способ договориться.
Нина Николаевна была немного удивлена и раздосадована. Она не могла понять, что же нужно этому настырному французу, который, шамкая, лопотал ей в трубку виртуозные комплименты. И каким образом
Пришлось согласиться на встречу. Все же иностранец, предприниматель…
— Прелестно! — сладко выдохнул старичок, прижимаясь старческими мясного цвета губами к руке Тарабриной. — Вы прекрасно выглядите. Максимум — сорок лет!
"Беру обратно свои слова насчет того, что русские не умеют стареть.
Умеют. Но очень немногие из них", — подумал француз.
Нине Николаевне было уже за шестьдесят. Она, конечно, любила комплименты, но не до такой степени, чтобы поверить в подобную лесть.
— Вы хотели меня видеть по делу? Или…
— По делу, по делу, — прошамкал старичок. — У меня к вам деловое предложение. Оно касается рукописей вашего мужа…
— Но я не торгую рукописями мужа, — резко заметила Нина Николаевна.
— Меня интересует его дневник…
— Дневник, — грустно усмехнулась вдова. — Дневника не существует и никогда не существовало. Об этом известно всем. Но если бы даже он у меня был, то я не продала бы его вам и за сто тысяч долларов.
«Знает!» — сладко екнуло сердце коллекционера. Значит, сто тысяч — это мало для нее.
— А за двести тысяч? — спросил он.
— И за триста, и за четыреста, и за пятьсот… И вообще бы ни за что не продала. Я не торгую памятью мужа! И его рукописями!
— Очень странно слышать от вас такие слова, — пожевал губами старичок.
— Ведь мы с вами сотрудничаем уже больше четверти века, и за это время вы выудили из меня кругленькую сумму.
— От вас? Сумму? Как это?
— Напомню… Через вашего верного друга Макса Руденко! Или он оставил в тайне мое имя, имя вашего партнера? У меня уже набралось более сотни рассказов вашего мужа, по нынешним временам это целое состояние. И стоимость его растет не по дням, а по часам… Так что же насчет дневника?
Лицо Нинц Николаевны неуловимо изменилось. Неверие, сомнение, ужас отразились на нем.
— Подите прочь, — произнесла она, опускаясь на стул. — Подите прочь…
Это… это невозможно, нет! .
Господин Бову еще что-то щебетал своим фарфоровым ртом, пытался приложиться мясными губами к ее руке…
Неужели то, что сказал он, чистая правда?
Она чувствовала, это действительно так.
Забрав в канцелярии справку об условно-досрочном освобождении. Катя сдала белье в каптерку, получила в кассе заработанную за время заключения сумму. Негусто! Едва хватит добраться до Киева.
Нелка, разбитная шустрая бабенка, отбывавшая срок за мошенничество и тоже освобожденная условно-досрочно, любопытно заглянула ей через плечо.
— Сколько у тебя накапало? О, много! У меня меньше.
— Надо было реже в ларек бегать, — съехидничала Катя, пряча деньги поглубже, во внутренний карман. — Мне, можно сказать, в другую страну нужно добираться. Вот и копила.
Когда позади остались железные «шлюзы» (ворота зоны) и охранники, вооруженные автоматами, Нелка радостно вскрикнула, широко раскинув руки: