Королеву играет свита
Шрифт:
— Зачем? — наивно удивился Поль. — Все равно мне не дадут разрешение на брак, ведь у тебя нет влиятельного отца, как у нее. Кроме того, ты от меня не сможешь родить.
— Почему? — пришла очередь удивляться Кате.
— Потому что с тобой я всегда делаю так, чтобы мой дух не вошел в твое лоно, — деловито объяснил Поль. — Так у нас поступают всегда, когда совокупляются с чужой женщиной. Выпускают дух не в лоно, а на свободу. Тогда детей не бывает.
Катя наконец поняла, о чем он так пространно толкует.
Она решительно встала и принялась одеваться.
— Значит,
— Очень люблю, — печально возразил Поль, глядя на нее. — Почему ты уходишь? Тебе больше не нравится любить меня, да? Я тебе надоел? Ты придешь завтра, да? Не уходи, ты очень, очень красивая!
«Самая красивая девушка из тех, что были у тебя в России», — мрачно усмехнулась Катя. И ушла.
Она печально брела по мокрым и чистым после недавнего ливня улицам. Что теперь делать? Полю она не нужна, потому что у нее нет отца в угандийском министерстве финансов, родителям она не нужна, потому что с ней одни проблемы.
Матери… Ну уж матери-то она никогда не была нужна!
Катя проводила взглядом мчавшийся на бешеной скорости грузовик. Раз она никому не нужна, может, лучше разом покончить с этими мучениями? Броситься под колеса, и дело с концом…
Но тут она представила, как после грузовика будет выглядеть ее тело, которое Поль считал таким красивым, и решила, что лучше утопиться. Да, утопиться куда лучше! Она пойдет и бросится с моста в Днепр. И чайки отчаянными криками будут сопровождать первый в ее жизни и последний полет… В этом случае тело, может, вообще не найдут или найдут очень не скоро. В каком она будет тогда виде? Синяя, распухшая. Нет, снова не то… Лучше отравиться. Снотворным.
Она будет лежать в постели, мертвая, красивая, а они все будут стоять в изголовье и тихо плакать от горя.
Катя зашла в аптеку на углу и попросила пять пачек димедрола. У нее потребовали рецепт. Пришлось уйти несолоно хлебавши.
С отравлением тоже ничего не вышло. Противные слезы защипали кожу. Она расстроенно шмыгнула носом, стоя возле родного дома живая и невредимая.
Дворовые старухи проводили ее любопытными взглядами. Весть о ее романе быстро разнеслась среди соседей, на нее смотрели как на прокаженную.
Несовершеннолетняя связалась с иностранцем — людям, еще не забывшим суровые сталинские времена, это казалось жутким падением нравов!
Катя прошла в свою комнату и бессильно рухнула на кровать. Мачеха только безмолвно посторонилась, пропуская ее в дверях. Отец сидел на кухне и мял тонкие нервные пальцы.
В квартире воцарилось напряженное взрывоопасное молчание. Родители понимали, что давление и террор вызовут еще большее озлобление, а разумные речи и уговоры в этом случае не действуют. Уже сколько было речей и уговоров, л Внезапно натянутую, как тетива, тишину взорвала телефонная трель. Отец поднял трубку.
— Да, Москву заказывали, да… — бесконечно усталым, измученным голосом произнес он. — Нина, это я… Ничего не произошло, почти ничего…
Вскоре Татьяна осторожно стукнула в
— С тобой мать хочет поговорить. Катя неохотно поднялась с кровати и побрела к телефону.
— Не смей это делать! — без всяких вступительных слов и приветствий завизжал в трубке пронзительный женский голос. — Ты что-нибудь думаешь своей головой? Вы что, сговорились портить мне жизнь? Если все узнают, что ты выходишь замуж за иностранца, КГБ закроет мне выезд за рубеж. Навсегда! — клокотал высокий голос. — Выбрось эту дурь из головы, тебе еще учиться надо!
Катя молча положила трубку на рычаг и с каменным лицом вернулась в комнату. Ее жизнь, казалось, закончилась, так и не начавшись. Это было ужасно!
Ей действительно хотелось умереть.
Она беззвучно разрыдалась в подушку, давя предательские всхлипы.
Черное, простодушное лицо Поля встало перед ней, точно в тумане.
Поль просто не понимает, просто не может ее понять… Он воспитан по-другому, в другой стране, и ему кажется естественным, когда женятся на нелюбимой. А она. Катя, другая, совсем другая… И ей не объяснить ему, что творится у нее внутри. И никто не поймет этого, никто!
Мать!.. Катя с ненавистью сжала кулаки, вспомнив визгливый голос в трубке. Вот бы назло ей выйти замуж за Поля! Пусть КГБ запретит ей выезд за границу. Так ей и надо! Когда-нибудь, через несколько лет, она еще пожалеет, что оттолкнула свою дочь, пожалеет, что всю жизнь отталкивала ее… Катя заставит ее пожалеть об этом!
Допустим, она когда-нибудь тоже станет известной актрисой. Она будет знаменитой, у нее будет куча денег и муж-режиссер, и, когда ее пригласят на главную роль, мать узнает об этом, удивится и позавидует ей. Потому что ее-то уже никуда не пригласят, она уже старая. А отец увидит ее в кино и будет гордиться. И скажет: «Молодец, дочка!»
Отец… Она вспомнила, как он держался за сердце, сидя на кухне, и острая пронзительная жалость вдруг опалила ее. Ему только сорок, а он уже похож на старика. Правду говорят, артисты стареют слишком рано.
Неожиданно для себя Катя встала, вытерла слезы и вышла из комнаты. Отец сидел за столом, держась пальцами за виски с серебряными нитями ранней седины.
Он был такой старый и жалкий…
— Прости меня, папа, — сбивчиво прошептала Катя, стыдливо глотая слова.
— Я больше не буду. Я обязательно пойду на выпускные экзамены и хорошо их сдам.
Я обязательно буду поступать в институт легкой промышленности на технолога, как ты хочешь…
Она быстро клюнула отца в щеку и опрометью бросилась вон из комнаты.
Она боялась расплакаться. Она боялась, что он ее Пожалеет.
Жаркий июнь прошел как в бреду. С неожиданным прилежанием Катя корпела над учебниками, сдавала экзамены. Оценки, правда, у нее были не ахти, сказывались два месяца прогулов, но все же ей удалось получить весьма приличный аттестат.
Отец и мачеха с недоверчивым удивлением следили за ней. Девочка была тише воды, ниже травы. Вечера она проводила дома, в одиночестве, из дому выходила редко. Неужели образумилась?