Королеву играет свита
Шрифт:
Катя еще раз требовательно позвонила, а потом развернулась и стала спускаться по лестнице. Коробка конфет в ее руках показалась такой глупой и ненужной…
Она со злости разломила ее о колено и швырнула на аккуратный половичок у двери.
Во дворе она обернулась на слепые окна безмолвного дома. На миг ей показалось, что на четвертом этаже пугливо шевельнулась занавеска, скрывая белое женское лицо.
— Ну, теперь в общагу, — сонно пробормотал Игорь, удобно укладывая голову ей на колени.
— Поехали! — согласилась Катя, отвернувшись к окну. Неприветливый
Белое лицо в окне четвертого этажа уже исчезло. Контуры дома постепенно задрожали, расплываясь в тумане нечаянно выступивших слез.
Второй тур оказался катастрофически неудачным. Накануне всю ночь напролет дружная компания гуляла от души, усугубляя собственное веселье высоким градусом спиртного. Катя не отставала от новых знакомых. Она отчаянно глушила сосущую тоску от несостоявшегося свидания новыми впечатлениями и дешевым портвейном.
Сначала приятели голыми танцевали на крыше многоэтажки в Кунцеве, потом отправились на такси на Николину Гору купаться. Там с разбегу они плюхались в воду, будоража криками окрестные тихие дачки, пили вино из горлышка, чтобы согреться.
Катя пользовалась популярностью у своих новых знакомых, будущих гениальных режиссеров и талантливых сценаристов, а также операторов, актеров, киноведов. Уже все знали, что она дочь знаменитой Тарабриной, однако ее это нисколько не угнетало. Ей хотелось, чтобы ее мать хотя бы через третьи руки, через каких-то мифических общих знакомых, узнала, что она здесь и что она уже прошла первый тур конкурса… И чтобы она… Чтобы ей… Дальше желания Кати терялись в туманной мгле. Главное, чтобы она узнала!
Итак, на второй тур она заявилась совершенно невыспавшаяся. На ней было мятое платье и грязное белье, от нее ощутимо пахло потом и перегаром. Разве могла такая кандидатка в артистки понравиться приемной комиссии?
Добрячок с усами вежливо попросил ее спеть что-нибудь, а она невежливо буркнула в ответ, что пришла учиться не на певицу, а на актрису кино.
Добрячок сделал отметку в своих записях и мило поблагодарил ее. Это оказалось дурным знаком.
На следующий день в списках допущенных к третьему туру Катя не нашла своей фамилии. Она пять раз подряд пробежала вывешенные списки глазами, надеясь, что секретарша по рассеянности впечатала ее фамилию не по алфавиту.
Напрасно, Сорокиной в списках не было.
— Игорек, миленький, что мне делать? — расплакалась девушка на груди патлатого приятеля. Тот лишь пожал плечами и осведомился:
— А трешка у тебя есть? Так башка трещит, надо опохмелиться. Ну если нет трешки, то хотя бы рупь сорок на портвешок.
Шотик где-то пропадал с очередной девочкой и потому ничего дельного посоветовать не мог.
А вечером веселая компания забурилась к одному знакомому художнику в его мастерскую в Кадашевском переулке.
— Высоцкий будет, — шепнул кто-то по секрету. Катя обрадованно взвизгнула. Высоцкий в конце семидесятых имел сумасшедшую славу, которая, несмотря на противодействие официальных лиц, неудержимо распространялась по стране, как атомный гриб после
Мастерская художника размещалась в огромном подвале бывшего купеческого дома. Комната была захламлена старыми засохшими кистями, использованными тюбиками от красок, пустыми подрамниками и свернутыми в трубочку холстами. В углу возвышалась свалка пустых бутылок, рядом стояла тахта, покрытая грязноватым покрывалом в клеточку. Сам владелец этого великолепия, испитой, не первой молодости дядечка с несколько сумасшедшим выражением лица и большими навыкате глазами, испещренными склеротическими прожилками, оказался очень мил.
Он окинул Катю профессиональным взглядом и тут же предложил ей водки. Явно положил на нее глаз.
В ожидании Высоцкого все прибывавшая толпа оживленно разогревалась спиртным, хотя и так было жарко. Сложив руки за спиной, как в музее. Катя с любопытством рассматривала картины. Среди ее знакомых не было ни одного художника, и ей было жутко интересно. Она развернула картину, прислоненную лицом к стене, и увидела на ней зеленовато-желтое, как будто покрытое застарелыми синяками, женское тело с томно разбросанными ногами. Женщину обвивала чешуйчатая змея с хищно высунутым язычком.
— Нравится? — Автор подкрался сзади и неожиданно обнял ее за талию.
— Не знаю, — честно ответила Катя. Ей не хотелось обижать доброго дядечку, который с готовностью предоставил голодной студенческой братии приют и даже собирался угостить ее таким изысканным блюдом, как Владимир Высоцкий.
После ее слов хозяин, просивший называть себя просто Джеком, стал путано объяснять ей задачи современного искусства. Он утверждал, что обнаженное женское тело — это вовсе не обнаженное женское тело, каким оно может показаться на первый взгляд, а сосуд любви и божественного вдохновения, питающий разум гения своим священным молоком.
— Можно нарисовать доярку как Венеру, а можно Венеру как доярку, — туманно пояснил он и кивнул в угол. Висевшая там картина изображала, судя по названию, колхозный полдень. На ней женщина, очевидно та самая доярка с рублеными формами, тискалась с передовым трактористом на фоне комбайна «Нива».
В их глазах горел праведный социалистический энтузиазм.
— Кажется, он слегка не в себе, — шепнула Катя своей знакомой сценаристке Людочке.
Людочка была пухленькая простодушная девица с банальной внешностью и добрым характером. Ее фамилия и номер комнаты ходили по рукам всей общаги в качестве сексуальной «скорой помощи». Людочка никогда никому не отказывала и была готова удовлетворить любые запросы страждущего в любое время дня и ночи, причем совершенно бескорыстно. За это ее все очень любили и приглашали в интересные компании.