Королевы не плачут
Шрифт:
– Мой муж - грязное, отвратительное, похотливое животное. Меня тошнит от одного его вида. Он... он... Каждый раз он попросту насилует меня. Он настоящий изувер! Он делает мне больно...
– Она прижала голову Филиппа к своей груди.
– Боже, как мне больно! В первую ночь, когда я увидела его... это... его раздетого - я упала в обморок... а он... он пьяный набросился на меня. и...
– Ее затрясло от нового приступа рыданий.
С глаз Филиппа тоже потекли слезы.
– Потерпи, милая, - захлебываясь, говорил он.
– Потерпи немного. В следующем году я стану соправителем
Изабелла мигом утихла.
– Это правда?
– Клянусь, я избавлю тебя от него...
– Нет, нет, я не о том спрашиваю. Ты назвал меня любимой - это правда?
– Истинная правда.
– А как же тогда Бланка? А твоя кузина Амелия? А Диана Орсини?
Филипп вздохнул.
– Вы мне все дороги, Изабелла. Я всех вас люблю, даже не знаю, кого больше.
– Он положил голову ей на колени.
– Я закоренелый грешник и ничего не могу поделать с собой. Но, думаю, господь простит меня. Ведь он все видит и все понимает. Он знает, что мною движет не похоть, но любовь; что я всей душой люблю каждую женщину, которой обладаю. Жаль, что сами женщины не хотят этого понять и не могут простить меня.
– Я понимаю тебя, милый, - ласково сказала Изабелла.
– У тебя так много любви, что ее хватает на многих, и ни одна женщина недостойна того, чтобы ты излил на нее всю свою любовь. Ты еще не встретил такую... и, может быть, не встретишь никогда... Но мне все равно, я на тебя не в обиде. Не пристало мне, замужней женщине, пусть и ненавидящей своего мужа, требовать, чтобы ты любил только меня. Я вполне удовольствуюсь той частичкой твоей любви, что приходится на мою долю.
– О, как я тебя обожаю!
– восхищенно произнес Филипп, поднимая голову.
Они долго и страстно целовались, а потом он подарил ей ту частицу своей любви и нежности, что приходилась на ее долю...
По истечении второго часа пополуночи Филипп вышел из покоев Изабеллы и с удивлением увидел перед собой сопровождавшего их пажа, который сидел на полу напротив двери, прислонившись спиной к стене коридора. Уронив голову на грудь, он тихо посапывал. Справа от него стоял потухший фонарь.
Закрывая дверь, Филипп намеренно громко хлопнул ею, едва не задув пламя своей свечи. Паренек вздрогнул, поднял голову и недоуменно уставился на него. Сообразив, наконец, что к чему, он быстро вскочил на ноги и виновато заморгал.
– Прошу прощения, монсеньор. Я малость вздремнул.
– Какого дьявола ты здесь забыл?
– Но монсеньор! Вы же не велели мне уходить. А я человек исполнительный.
– М-да, - вынужден был согласиться Филипп.
– Тут ты прав.
– К тому же, - поспешил добавить паж, - я стоял на шухере.
– Понятненько, - ухмыльнулся Филипп и протянул ему свечу.
– Ладно, пошли.
Возле своей двери Филипп остановился и сунул пажу в руку два золотых гасконских дублона достоинством пять скудо каждый. Парень взглянул на монеты, и тут же челюсть его отвалилась, а глаза чуть не вылезли из орбит. Он, конечно, рассчитывал на солидное вознаграждение за свое молчание - но такой щедрости он никак не ожидал.
– Объяснять нет никакой необходимости?
– спросил Филипп.
– Разумеется, нет, монсеньор, - с трудом выдавил из себя обалделый паж.
– Вы только проводили госпожу принцессу и сразу же ушли.
– Ты видел это собственными глазами?
– Ясное дело! Я же сопровождал вас - сначала до покоев госпожи, а потом - до ваших.
– Вот и хорошо. А то, что могло тебе почудиться или присниться, когда ты малость вздремнул, - об этом ты никому, даже лучшим друзьям и подругам, надеюсь, не расскажешь?
– Конечно, монсеньор. Свои сны я никому не рассказываю. Только...
– Что - только?!
– грозно осведомился Филипп.
– Монсеньор, - заговорил паж, сам изумляясь своей наглости.
– Вы дали мне две монеты с отчеканенным на них вашим профилем...
– Ну и что?
– Одну из них я хотел бы сохранить на память, но...
– Ага, понятно!
– Филипп выудил из кармана один золотой скудо и отдал его бессовестному шантажисту.
– Здесь тоже отчеканен мой профиль. Теперь ты доволен?
– О да, монсеньор!
– И учти, сорванец: если ты вздумаешь вести двойную игру и соблазнишься на монеты с профилем Филиппа-Августа Третьего...
– Монсеньор!
– с притворным негодованием воскликнул паж.
– За кого вы меня принимаете?
– За того, кто ты есть, - невозмутимо ответил Филипп.
– Ты знаешь Эрнана де Шатофьера?
– Да, монсеньор. Ваш паж д"Обиак рассказывал, как господин граф, в качестве разминки, вырывает с корнями молодые дубки и...
– Так вот, приятель, - перебил его Филипп.
– Я не люблю лупить детей, так что если ты дашь волю своему длинному языку, я попрошу Шатофьера ухватить тебя за ноги и перебросить через крепостную стену Кастель-Бланко. Он не откажет мне в этой маленькой услуге.
– Монсеньор! Зачем эти угрозы? Ведь я дворянин и даю вам слово чести.
– Так тому и быть, - кивнул Филипп.
– Положусь на твое слово чести, а также на твой страх быть переброшенным через стену - это ты тоже учти. А теперь ступай и будь паинькой.
Паж молча поклонился и уже отошел на несколько шагов, как вдруг ухмыльнулся и сказал:
– Однако и женщина мне приснилась, монсеньор! Губки оближешь.
– Пошел вон, сопляк!
– раздраженно гаркнул Филипп.
– Оближи сначала молоко со своих губ, а потом уже на женщин облизывайся.
6. НОЧНОЕ СОВЕЩАНИЕ
В прихожей его покоев было темно и пусто. Филипп прошел в соседнюю комнату, откуда слышалась унылая болтовня. Там его ожидали Альбре и Бигор; Симон выглядел сонным, Гастон - злым.
– Почти все наши в сборе, - констатировал Филипп.
– Но где же Эрнан? Как я понимаю, он главный виновник этого торжества.
– Его светлость велела обливать себя холодной водой, - проворчал в ответ Гастон.
Филипп прислушался: из мыльни доносился плеск воды и довольное рычание баритоном.