Королевы не плачут
Шрифт:
– Э нет, уж лучше я чуток померзну. Недостоин я такой чести, как развлекать его кастильское высочество... У-ух! Что-то рано в этом году похолодало.
– Ноябрь как-никак, - заметил Эрнан.
– Капризный месяц.
– Пожалуй, ты прав. Больше всего я не люблю ноябрь и март.
– Гастон плотнее запахнул плащ и бросил через плечо быстрый взгляд назад.
– А вот кому наплевать на все капризы Госпожи Погоды, так это Монтини. Он само воплощение скорби. Очень величественное и трогательное зрелище, надо сказать.
– Да уж, - согласился Эрнан.
– Полгода назад, говорят, с кровати на кровать
– И Филипп втюрился. Они оба прямо-таки помешались на Бланке.
– Она стоит того, чтобы по ней сходили с ума.
– Не возражаю. И тем не менее...
– И тем не менее, - усмехнулся Эрнан, - княжна Елена с ее приданным привлекает тебя больше. Подозреваю, что дело тут не только в ее приданном, ведь ты ухаживал за ней с достойной всяческого удивления настойчивостью еще при жизни ее брата. А что касается Изабеллы Арагонской, то это была лишь попытка (и, следует заметить, не очень удачная) вызвать у Елены ревность и отомстить ей за то, что она - вот негодница-то!
– ну, наотрез отказывалась ложиться с тобой в постель.
– Да что ты мелешь такое!
– обескуражено произнес Гастон, сгорая от стыда.
– Истинно, истинно мелю, дружище. Нет, в самом деле, это же надо такому случиться - в свои тридцать два года влюбился, как мальчишка. Должен признать, что я ошибался, полагая, что уже знаю тебя, как облупленного. А в последние два дня ты вообще ведешь себя донельзя странно - то и дело приходишь в смятение, смущаешься по любому пустяку, то бледнеешь, то краснеешь... Вот и сейчас побледнел... Впрочем, довольно пустой болтовни. Вскоре мы уже будем на месте - там ты и увидишь свою Елену. А мне еще надо потолковать с Монтини. Вчера вечером этот негодник вывел меня из себя, и я его хорошенько поколотил, так, может, сегодня он будет поразговорчивее.
С этими словами Эрнан придержал лошадь и обождал, пока с ним не поравнялся Этьен.
– О чем задумался, приятель?
– доброжелательно спросил он.
Этьен поднял на него свои красивые черные глаза, подернутые туманной дымкой грусти.
– Да так, господин граф, ни о чем.
– Э нет, дружок, не пытайся провести меня. Все твои мысли мне предельно ясны, и я могу читать их с такой же легкостью, как открытую книгу. Ты думаешь о Бланке, думаешь о том, как ты несчастен, ты жалеешь сам себя. Ведь я не ошибаюсь, а?
Этьен промолчал, глядя вдаль бездумным взором.
– Не гоже мужчине жалеть себя, - вновь заговорил Эрнан, так и не дождавшись ответа.
– Это недостойно мужчины, любого мужчины. А тем более мужчины, которого любила такая исключительная женщина, как Бланка.
– Она никогда не любила меня, - хмуро возразил Этьен.
– Она просто использовала меня, чтобы немного поразвлечься. А я, глупец, поверил ей.
– Вот именно, ты глупец. Глупец, что думаешь так. Ты, кстати, не задавался вопросом, почему я взял тебя с собой?
– И почему же?
– Чтоб ты не мозолил ей глаза. Именно ей, а не Филиппу. Сейчас Бланка чувствует вину перед тобой, и я не хочу, чтобы ты своим несчастным видом растрогал ее, чтобы она начала жалеть тебя, потому что если женщина жалеет мужчину - дело дрянь. Когда-нибудь ты понадобишься Бланке. Рано или поздно настанет момент, когда ей будет
– Глупости!
– вяло отмахнулся Этьен.
– Она презирает меня. Вместе с Коро... Они вдвоем с Красавчиком смеются над мной.
Эрнан сплюнул.
– А чтоб тебе пусто было! Ты вбил себе в голову эту чушь лишь затем, чтобы еще больше жалеть себя. Отверженный, презираемый, всеми гонимый ах, какой необъятный простор для самоуничижения! Небось, тебе жутко приятно мучить самого себя, ты просто упиваешься своими страданиями, как пьяница вином. Боль приносит тебе наслаждение, а чувство унижения и обиды доставляет тебе какую-то противоестественную радость. Это безобразие, приятель, это недостойно мужчины. Вот я, когда...
– Тут Эрнан прикусил язык, явно сболтнув лишнее.
Однако Этьен был парень смышленый. Он мигом сообразил, что имел в виду Шатофьер.
– У вас было совсем иначе, господин граф. Она вас не предала, она умерла. Вам легче.
Эрнан промолчал. Разумеется, ему было что ответить на это. Он мог бы сказать: "Да, ты прав, она не предала меня. Она до конца оставалась верной мне. Но и покончила она с собой потому, что любила меня. Ты, парень, свободен - и перед Бланкой и перед своей совестью. А я - нет; я должен хранить верность той, кого уже давно нет в живых. Она защитила свою честь своей смертью, и с моей стороны было бы бесчестием предать ее память. Так кому же легче, скажи? По крайней мере, ты можешь утешать себя тем, что Бланка твоя жива, что отнял ее у тебя не Гийом де Марсан, а Филипп. Красавчик-Филипп. Коротышка..." - так бы ответил Эрнан, если бы ему вдруг вздумалось излить свою душу.
Но это было не в его привычках. Помолчав немного, он сдержанно произнес:
– Пойми наконец, приятель, я ведь желаю тебе только добра...
– Да катитесь вы к черту со своими добрыми пожеланиями!
– неожиданно грубо огрызнулся Монтини.
Эрнан тяжело вздохнул.
– По идее, мне следовало бы еще разок отдубасить тебя, но, вижу, это безнадежно. Тебя только могила исправит... Гм, могила, - пробормотал он себе под нос, пришпорил лошадь и вскоре догнал Альбре.
– Несносный мальчишка!
– поделился он с ним своими впечатлениями.
– Вот не понимаю, - пожал плечами Гастон.
– К чему тебе лишняя забота? Оставил бы его под арестом и все тут.
– Чтобы Филипп во время моего отсутствия убил его? Нет уж, спасибочки! Монтини, конечно, виновен, не отрицаю, но он и так здорово наказан. Женщина, которую он безумно любит, бросила его, да и его младшая сестра несчастна в браке... Между прочим, тебе не кажется, что слишком уж много браков заключается не по любви: та же Матильда и Габриель, Анна Юлия и Филипп, Маргарита и Тибальд Шампанский, Амелина и Симон, Бланка и граф Бискайский, подозреваю, что и Элеонора Кастильская не очень-то рада своему титулу королевы Италии, да и у тебя с Клотильдой...
– Вдруг он осекся, изумленно глядя на искаженное гримасой боли лицо Гастона.
– Что случилось, дружище? Тебе плохо?