Короли локдауна
Шрифт:
Нет. Не могу этого сделать.
К черту мою жизнь.
Я сделал шаг назад, взглянул на розовый шелк, зажатый в кулаке, и выдохнул, прежде чем аккуратно повесить его обратно. Я пролистал варианты так быстро, как только смог, остановившись на подходящем комплекте из черных шелковых шорт и майки с кружевной отделкой.
Я прошествовал обратно в свою комнату голышом и положил ее одежду на край кровати, не глядя на нее там, где она задержалась на верхней площадке лестницы.
— Сэйнт… — Выдохнула она.
Низкое рычание зазвучало у меня в горле,
Ярость снова закипала у меня под кожей, и мне нужно было глубже погрузиться в свой ритуал, чтобы прогнать ее. Я сомневался, что смогу предложить ей что-нибудь, кроме тишины, в лучшем случае, но мне нужно было продержаться всего до полуночи. Один час.
Потом выключался свет, и я… ну, сначала я не мог заснуть. Я ложился, закрывал глаза и пытался заставить себя заснуть. И как только она засыпала и ее дыхание становилось ровным, я открывал глаза и переворачивался на бок, чтобы наблюдать за ней. Изучать ее. Завидовать ей за те часы, которые она провела во сне, в то время как мои демоны нашептывали мне на ухо, чтобы я не спал.
Но потом я засыпал. Легче, чем в те ночи, когда ее не было со мной. Мои мысли замедлялись, когда я смотрел на нее. Отголоски страха, о которых я пытался забыть, не подкрадывались так близко. Я все еще мало спал. Но мне удавалось значительно больше, пока она была рядом, и, хотя я не понимал почему, я оценил тот подарок, который она мне делала, даже не осознавая, что она это делала.
Я тщательно растирал свою кожу под струей горячей воды, слушая Сонату фортепиано № 14 До диез минор, в сопровождении симфонического оркестра. Это было меланхолично, полное жалости к себе, но я мог смириться с тем, что временами я был чересчур драматичен в своих музыкальных решениях. Мои пальцы дрогнули от желания сыграть песню самому. Прошло слишком много времени с тех пор, как я позволял себе создавать свою собственную музыку. Раньше я каждый день играл в музыкальных комнатах в Эш-Чемберс, но в последнее время я хожу туда все реже и реже. Пианино всегда казалось мне прямой дорогой к моему сердцу, и иногда мне не нравилось сталкиваться с мрачностью музыки, которую я был вынужден создавать.
Но завтра я собирался вернуться к инструменту, который я любил, и встретиться лицом к лицу со своими демонами. И если это было потаканием своим желаниям, то пусть будет так. Я мог бы признать, что временами я был эгоистичным, мелочным созданием. Возможно, чаще, чем нет, если быть честным.
Я вышел из душа и тщательно вытерся, почистив зубы, прежде чем провести рукой по зеркалу, чтобы удалить с него запотевший налет, чтобы я мог поискать глазами темноту, которая все еще шевелилась под моей кожей. Не то чтобы она когда-нибудь по-настоящему уходила. Я думал о ней как о бесконечном море. Иногда я ловил себя на том, что тону в его глубинах, а иногда бреду вдоль берега, погружая в волны только пальцы ног. Сегодня я попал в водоворот, который грозил утащить меня на дно.
Я вздохнул, позволив печальному плейлисту продолжаться, и постучал по консоли на стене, чтобы уменьшить громкость и направить звук на динамики в моей комнате, чтобы я мог включить его, когда увижу ее.
Я бы доказал, что я хозяин своего собственного зла.
Она могла бы спать в моей постели, а я приберег бы ее наказание на завтра, когда моя кровь не будет такой холодной. Или, может быть, на следующий день.
Я распахнул дверь ванной и замер, обнаружив, что она стоит на коленях снаружи и ждет меня. Точно так же, как я просил ее делать по утрам возле склепа. Она переоделась в черные шорты и майку, которые я выбрал для нее, а ее золотистые волосы были расчесаны так, что они блестели, каскадом ниспадая вокруг лица, когда она держала голову опущенной.
— Что ты делаешь? — Спросил я, у меня перехватило горло, когда я посмотрел на нее, и мое сердце забилось в восхитительно медленном ритме.
Откуда она точно знала, как меня обезоружить? Как она могла так много видеть во мне, когда я постоянно держал все в себе под замком? Я даже не думал просить ее сделать это для меня, и все же она поняла, что это было то, что мне было нужно. Но почему? Почему ее должно волновать, в чем я нуждаюсь, когда она была архитектором моей кончины?
— Заключаю мир, — ответила она, не поднимая головы. — На сегодняшний вечер.
Я судорожно сглотнул, мою кожу покалывало, когда я посмотрел на нее сверху вниз, свернувшуюся калачиком в знак покорности по ее собственному выбору.
— Почему? — Пробормотал я. Я не мог этого понять. Она довела меня до краха, и я подумал, что именно этого она и хотела.
— Потому что… Я устала, Сэйнт. Я устала от того, что все вы причиняете мне боль, а я причиняю боль вам, и я просто хочу притвориться на некоторое время, что мы квиты. Ты сжег мои письма, поэтому я сожгла твои пластинки. — Она пожала плечами, и ее волосы взметнулись с того места, где она оставалась на коленях передо мной.
Правда на мгновение застряла у меня в горле, но я промолчал. Я все еще был слишком взвинчен после того, что она у меня отняла.
— Думаю, в одном вопросе мы квиты, — признал я. — Эти записи были единственным, что у меня осталось от моей бабушки, так что…
Она резко вдохнула и посмотрела на меня, ее волосы разметались, открывая голубые глаза.
— Я этого не знала, — сказала она, слегка нахмурившись, как будто это могло изменить то, что она сделала. Но я не понимал, почему это могло измениться. — Ты любил ее?
Я уклончиво хмыкнул, предлагая ей руку, чтобы подняться.
Она посмотрела на меня так, словно решала, принять это или нет, прежде чем вложить свою руку в мою.
Я поднял ее, и она встала передо мной, ее дыхание вырывалось из приоткрытых губ, тонкая прядь золотистых волос развевалась между нами.
Она все еще держала меня за руку, и моя кожа горела там, где мы соприкасались, как будто я был льдом, а она — огнем, и нам было суждено сталкиваться подобным образом снова и снова, пока один из нас не будет уничтожен. И когда я посмотрел в ее глаза, я был почти уверен, что это буду я. Что огонь в ней никогда не погаснет, и он неизбежно поглотит меня. Но в тот момент это не казалось худшей из судеб.
Я протянул свободную руку и нежно заправил выбившуюся прядь волос ей за ухо, шелковистые пряди коснулись моей кожи, когда я задержался на этом прикосновении.
— Почему тебе всегда приходится это делать? — Тихо спросила она, ее пальцы скользнули по моим.
— Что делать?
— Исправлять меня. Приводить меня в порядок. Одевать меня, как идеальную куколку, и исправлять каждое маленькое несовершенство. — Сжатые губы говорили о том, что ей это не нравилось, и я нахмурился, пытаясь понять почему.