Короли Вероны
Шрифт:
Пьетро спрятал письма в заплечную кожаную сумку.
– Спасибо, Туллио.
– Меня также просили передать вам это, синьор Алагьери. – Главный дворецкий вручил Пьетро два запечатанных воском письма.
Одно было от Антонио. Тот благодарил Пьетро за поддержку его, Антонио, перед Скалигером. В простых выражениях, так же как говорил, Антонио писал: «Ты мой единственный друг. Если тебе когда-нибудь что-нибудь от меня понадобится – даже моя жизнь, – я, не задумываясь, сделаю для тебя все».
«Бедный Менелай», – пробормотал Пьетро. Через два дня после дуэли Данте в суде цитировал Гомера, называя Джаноццу Еленой, а молодого Монтекки – Парисом. Веронские остряки тотчас подхватили цитату, тем более что Марьотто отправляли во Францию (правда, не в Париж). Так Антонио получил обидную кличку Менелай.
Второе письмо было от Марьотто. «Парис» выражал глубокие сожаления по поводу своих действий, которые возымели такие последствия для Пьетро. В конце он писал: «Надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь и мы снова станем друзьями».
Пьетро спрятал оба письма.
– А еще, синьор Алагьери, – проговорил Туллио, – вам письмо от донны да Ногарола. Она велела передать вам его в собственные руки.
Катерина вместе с Ческо уехала в Виченцу на следующий день после дуэли. У Пьетро перехватило дыхание – пришлось закашляться, чтобы Туллио ничего не заподозрил. Развернув письмо (или, скорее, записку), Пьетро прочел несколько строк, написанных изящным почерком:
«Дорогой Пьетро!
Я знаю, из-за чего ты и мой брат поссорились. Я знаю даже больше. Мне очень жаль, что я поставила тебя в такое скверное положение. Изгнание продлится совсем недолго. Даю слово.
Бумага хранила тонкий аромат лаванды. Пьетро спрятал письмо на груди.
– Попрощайся от моего имени со всеми, – попросил он дворецкого. – Вы все очень гостеприимные люди – жаль, что наслаждаться гостеприимством пришлось недолго.
– Что поделаешь – такова судьба, – отвечал Туллио, откланиваясь.
«Как странно», – думал Пьетро, продолжая паковать вещи.
Через час он оседлал Каниса и присоединился к маленькой компании, покидавшей город. Они с Фацио были не одиноки. Из Вероны уезжали Игнаццио да Палермо и его мавр. Они также направлялись в Венецию и вызвались ехать вместе с Пьетро.
Игнаццио и Теодоро направились к понте Пьетро, мосту у восточных ворот. За боевого коня Пьетро, привязанного к седлу, нес ответственность Фацио. Пьетро придержал Каниса, чтобы Меркурио в последний раз ткнулся носом в ладонь Данте. Брат и сестра тоже вышли проводить Пьетро. Джакопо сострил, что самая жизнь остановится, если они задержатся где-либо слишком надолго. И он, и Антония махали вслед, однако на спине Пьетро чувствовал взгляд отца. У старика на ложь нюх, как у собаки. Поэт знал, что происходит нечто, но не знал, что именно. И ему это не нравилось.
Катерина, конечно, скажет ему, что Пьетро уехал из-за малыша. И это будет правда. Однако сама Катерина и знать не будет, насколько ее слова близки к истине.
Пьетро лгал родным с отвращением – но разве мог он сказать правду?
Правду о том, что он, астролог и мавр начали охоту на Пугало.
ЧАСТЬ IV ИЗГНАННИКИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Кальватоне, 27 октября 1315 года
Вконец измотанная армия Вероны устроила привал в одном из лагерей, окружавших почерневшие стены Кальватоне. Кальватоне – уже пятый город, что за этот месяц сдался Кангранде, но до чего же трудно было его взять! Наконец сегодня утром город капитулировал, и Кангранде разрешил своим людям всю ночь праздновать победу. Назавтра же им предстоял переход к главной цели – Кремоне.
Октябрь, конечно, был не самым подходящим месяцем для начала военной кампании, но лето выдалось не дай бог. Сперва невыносимая жара, затем проливные дожди, на корню сгубившие весь урожай на севере страны. Мясо и яйца подходили к концу, на каплунов и прочую птицу нашелся мор, откармливать свиней было себе дороже. Даже хлеб не пекли, предварительно не просушив зерна.
Пока не зарядили дожди, правителю Кремоны, стойкому гвельфу по имени Кавалькабо, пришлось изрядно поволноваться. Он слышал, будто Кангранде, заключивший перемирие с Падуей, вздумал расширить территорию в западном направлении под тем предлогом, что у Мантуи имеются права на Кремону и прилегающие земли. Однако выступать в поход без провианта – сущее безумие.
В первых числах октября Кангранде начал проявлять признаки этого безумия. Стянув силы из Мантуи, он наскоком взял понте ди Доссоло, Виадану и Саббионетту. Именно в Саббионетту Кавалькабо отправил свои капиталы и своих домочадцев, полагая, что там они целее будут, – вот почему взятие этого города явилось для него тяжелым ударом. Кангранде сделал Кавалькабо деловое предложение: продовольствие в обмен на родных. Кавалькабо разразился проклятиями, велел задержать гонца и стал тайно готовить Кремону к осаде.
Тем временем солдаты Кангранде пробавлялись припасами, награбленными в сдавшихся городах, – несмотря на то, что правитель Вероны обещал оставить в каждом добровольно сдавшемся городе достаточное количество продовольствия. Городам, которые, как Виадана, держались до конца, по-видимому, не суждено было пережить зиму.
Кангранде знал, что даже с конфискованным продовольствием его армии долго не продержаться. Своему другу Пассерино Бонаццолси он сказал: «Нам нужны молниеносные выступления. Стоит помедлить, и вся кампания пойдет насмарку».
В союзники Кангранде взял правителя Мантуи, пообещав ему власть надо всеми захваченными городами. Поэтому правитель Мантуи проявлял активность. Через неделю после взятия Саббионетты он повел своих людей на Пиадену и захватил ее. А ведь Пиадена всего в пятнадцати милях от Кремоны, по той же дороге.
На очереди был Кальватоне. К этому времени объединенная армия Вероны и Мантуи с огромным количеством наемников прекрасно приспособилась к осадам. Однако стойкие кальватонезцы отчаянно сопротивлялись. Трижды Кангранде лично возглавлял атаку, и каждый раз, когда солдаты уже готовы были лезть на стены, кальватонезцы отбрасывали захватчиков.