Короли Вероны
Шрифт:
Этим утром Кангранде отвел Пассерино в сторону.
– Вот мы и застопорились. Еще один такой день – и можно считать, что тут-то инерция и закончилась.
– Значит, начнем решительное наступление? – предположил Пассерино. – Разделим армию надвое и атакуем с двух сторон?
– Не хотелось бы устраивать бойню. Пожалуй, сделаю-ка я им предложение.
– Какое?
– Если сдадутся, не притронусь к их запасам. Да, знаю, знаю – солдаты хотят есть. Но именно поэтому кальватонезцы так отчаянно сопротивляются. Они не любят кремонцев, они не в восторге от Кавалькабо, и дело не в гордости, нет, – а в страхе. Мы их успокоим: дескать, ни волоска на вас не тронем, только впустите в город, а потом мы уйдем.
Пассерино решил, что план хорош.
– Кого пошлем?
– А кто у нас самый практичный? – усмехнулся Кангранде.
Волю Скалигера объявлял Нико да Лоццо. Стоя перед городскими воротами под флагом посла, падуанец-перебежчик огласил условия правителя Вероны.
– В обмен на вашу покорность достославный Кангранде делла Скала, Капитан Вероны и викарий Тревизской Марки, обещает сохранить жизнь каждому кальватонезцу, будь он молод или стар, будь он гвельф или гибеллин! Более того, Кангранде обещает, что провиант и вода, которые сейчас у вас имеются, у вас и останутся! Не будет ни экспроприации, ни мародерства! Все мужчины в Кальватоне останутся невредимыми, все женщины целомудренными, вся собственность нетронутой.
С крепостной стены свесился представитель города.
– Нам нужны гарантии! Чтобы никаких репрессалий!
– Не будет репрессалий, не бойтесь! Слово Скалигера! А он, как вам известно, человек чести. Он еще никогда не нарушал клятвы! И запомните: если Кальватоне не примет великодушного предложения Скалигера, Скалигер клянется стереть его с лица земли. Ни одна живая душа не узнает, что был когда-то такой город. Земля пропитается вашими слезами, на ней даже трава не будет расти.
– Он проиграет войну с Кремоной! – возразил со стены представитель. – Мы не заслуживаем такой страшной мести!
– На карту поставлена честь Скалигера! Он не потерпит неповиновения. Если вы не примете его великодушного предложения, честь его впервые в жизни будет запятнана! Скалигер не сможет ни есть, ни спать, покуда не сотрет это пятно! Граждане Кальватоне, зачем вам вызывать гнев Скалигера? Не испытывайте его терпения – ведь он всего лишь хочет обосноваться в вашем городе до тех пор, пока не разобьет Кремону! Что вам до Кремоны? Разве Кавалькабо ваш союзник? Разве он не тиран, который душит вас поборами и не желает заступаться за вас? Где ваш здравый смысл? Хотите ненавидеть Борзого Пса – пожалуйста, но не вызывайте его гнева! Потому что, смею вас уверить, у этого пса есть и клыки, и желание эти клыки в кого-нибудь вонзить!
Представитель скрылся. Нико с улыбкой оглянулся на своего пажа.
– Ну как? Не очень резко получилось? Я не проболтался? Если они откажутся, Скалигер, пожалуй, отступит. Он никогда не убивает мирных жителей, благослови, Боже, его чувствительное сердце. Дай-ка мне вино.
Джакопо Алагьери взял флаг в другую руку и протянул Пассерино фляжку. Данте упросил Кангранде позволить младшему сыну участвовать в походе. «Сделайте из него настоящего мужчину, – говорил поэт, – как из моего Пьетро».
– Пьетро и до моего вмешательства был настоящим мужчиной, – отвечал Кангранде. – Впрочем, как вам будет угодно.
Джакопо определили в пажи к Нико. Джакопо знал, что его синьор пока от него не в восторге. А все потому, что Поко не видел смысла в полировке меча – ведь не пройдет и часа, как меч опять потускнеет; или в смазывании маслом доспехов, которые в данный конкретный день вообще не понадобятся. Брату его не пришлось ходить в пажах, о нет. Сумасшедшая скачка в Виченцу – и пожалуйста, Пьетро стал рыцарем. Поко жаждал подобного случая, момента, когда он мог бы показать себя во всей красе. Возможно, такой момент настанет сегодня. Вот почему Поко, вместе со своим господином подъезжая к воротам осажденного города, вел себя безукоризненно.
– Смотрите, синьор! – указал он поверх плеча Нико. – Они открывают ворота!
– Еще бы им не открывать. Они же не дураки. – Нико вернул фляжку своему пажу, глаза которого чуть не выскакивали от невыразимой преданности, и не смог сдержать смех. – Успокойся – ты все сделал правильно. Если к полудню мой конь будет как следует вычищен, а мой шлем будет сиять как зеркало, я возьму тебя с собой в шатер Скалигера на неизбежный праздничный обед. А теперь соберись – ты должен казаться важным и суровым. Эти сукины дети поступили умно, однако некоторые из них все же чувствуют себя трусами. – Нико ухмыльнулся. – Вот умники вроде меня никогда себя в трусости не обвинят. Это удел людей, лишенных воображения. Так-то.
Поко поскакал вперед, чтобы представить Скалигеру старейшин Кальватоне, затем проехался по городу – выезд был заявлен как осмотр Скалигером башен и стен, но на самом деле имел целью показать Скалигера кальватонезцам во всей красе. Через час все вернулись в лагерь. В Кальватоне осталось только несколько германских наемников – они должны были выбрать дома для постоя.
В палатке у Нико да Лоццо Поко чистил, тер, полировал все, что попадалось под руку. Случайно он уничтожил тончайшую гравировку на наголеннике – взял не ту металлическую щетку, – но наголенник был уже предусмотрительно спрятан на самое дно сундука. Нико, вошедший в палатку переодеться к обеду, скроил именно такую физиономию, какую Поко ожидал увидеть в качестве награды за труды.
– Славно поработал. Пойди умойся да смени рубашку.
Вскоре Поко уже стоял позади своего господина в шатре Кангранде и наблюдал, как рассаживаются сам Кангранде и четверо его военачальников. Кастельбарко уселся напротив Нико, Баилардино да Ногарола подле него. Кангранде занял место во главе стола, Пассерино Бонаццолси – в дальнем конце.
– За мудрых кальватонезцев, – провозгласил Кангранде, поднимая кубок. – Я очень рад, что не пришлось соперничать с Оттоном. [61] Пассерино, скажи, если бы я покончил жизнь самоубийством из-за поражения в битве, ты бы, подобно военачальникам Оттона, бросился в мой погребальный костер?
61
Оттон – один из претендентов на римский престол. Разбитый в сражении у Бедриака, деревни по дороге из Кремоны в Мантую, 15 апреля 69 г. до Рождества Христова, тут же, на поле боя, лишил себя жизни.
– Я бы бросил туда Нико, – отвечал Пассерино.
– Да, пожалуй, этого было бы достаточно, – кивнул Кангранде.
Нико хмыкнул.
– И это вместо благодарности моему серебряному языку, который открыл для вас ворота Кальватоне, словно девичий бутон расковырял.
– Тогда уж Кальватоне – не девушка, а дешевая девка, раз так легко уступила, – заметил Баилардино.
– Притом уродливая, – добавил Пассерино. – Видели, в каком состоянии у них ратуша?
– Бедность – не порок, – вмешался Кастельбарко.