Короли Вероны

Бликст Дэвид

Радуясь откровенности великого правителя, Пьетро слушал с предельным вниманием. Однако нелегко было сидеть смирно всякий раз, когда в ногу вгрызались личинки. Юноше не хотелось ерзать; он еле сдерживался, чтобы не вцепиться ногтями в повязку и не расчесать зудящую рану, и вместо этого возил руками по шершавой скамье, стараясь переключиться. Скалигера манипуляции Пьетро, казалось, не волновали – он теперь расхаживал взад-вперед мимо арки.

– В любом случае, – проговорил Кангранде, вглядываясь во мрак, – если падуанский Anziani [37] не согласится на мир, Дандоло убедит венецианцев отозвать свои денежки. И Падую тогда ждет переворот,

уже третий за год. Нет, полагаю, недели через две я пошлю своих представителей в Венецию для подписания договора.

37

Совет старейшин (ит.).

– Почему в Венецию?

– Потому что Венеция в силах навязать свои условия и вдобавок официально держит нейтралитет. Каковы бы ни были личные симпатии венецианцев.

– Тогда почему же вы?.. – Пьетро осекся.

– Почему я сделал Дандоло предметом насмешек? Потому что у него большое будущее. Потому что я не в ладах с Венецией. Захватив Падую и Тревизо, я смогу контролировать их водные пути. Венецианцы до сих пор в себя не пришли после столкновения с Папой из-за Феррары – отлучение от Церкви целого города больно ударило по торговле. Если бы не Дандоло, у них бы и сейчас дела шли неважно. Я унижал Дандоло, потому что он совершил чудо дипломатии. Правда, злые языки утверждают, будто Папа заставил его ползать под столом в собачьем ошейнике.

– Так вот почему у него такое прозвище – Cane!

– Разумеется. Собака и есть. Но Дандоло нам пока нужен или кто-то вроде него. А нынешним перемирием он сможет гордиться. Перемирие добавит ему веса на выборах. Глядишь, следующим дожем станет именно наш Дандоло.

– Кто предложил заключить перемирие?

– Да все. Как только пошел дождь, взятие Падуи стало невозможно. Природная защита города – река – вздулась, а мои люди еще не отдохнули как следует после битвы за Виченцу. – Скалигер прислонился к стене и стал смотреть на дождь. – А вот условия перемирия выдвинул Джакомо да Каррара. Вчера он к нам пришел с готовым соглашением. Каррара знал, что Виченца – именно та уступка, которая мне необходима. Остаток дня мы провели за обсуждением деталей.

Пьетро подался вперед.

– Разве Каррара вправе ставить условия? Он же не подеста!

– Наш Гранде очень умен. Он далеко пойдет. А в Падуе нет централизованной власти. Думаю, Каррара не прочь изменить такое положение.

– Как?

– Он станет незаменимым. У Гранде тоже большое будущее. Сегодня он добился мира, который спасет падуанцев от этих ужасных Скалигеров. А лет через пять вся Падуя будет у него под пятой.

– Получается, что вы способствуете выдвижению человека, который решил уничтожить вас.

– В каком-то смысле да.

– Мне показалось, вы с Джакомо подружились.

– Мы отлично ладим. Гранде мне по душе. И его племянник тоже.

Пьетро счел за лучшее промолчать насчет племянника.

– Но если вы хотите править Тревизской Маркой, вам сначала нужно завладеть Падуей.

– Даже если бы мне было достаточно считаться викарием Тревизской Марки только на бумаге, я бы все равно завладел Падуей. Я просто обязан. Это дело чести.

– А как же соглашение?

– Я не стану его нарушать. Я нападу, когда представится подходящий случай. Как в этой войне, я найду хороший предлог.

– Но ведь тогда вы пойдете против Гранде.

– Конечно.

– А ведь он вам по душе.

– Одно другому не мешает.

– И как тогда вы с ним поступите?

– Я сотру его в порошок.

Ну и что на это скажешь? В часовню сквозь открытый дверной проем врывался ветер.

– Мой господин! – тихо молвил Пьетро. – Если мы здесь не для того, чтобы вторгнуться в город, то

для чего же?

– Помнишь, я обещал устроить увеселительную прогулку с угощением? – Кангранде широким жестом обвел остатки позднего ужина. – И потом, посмотри, до чего красива эта часовня! Что за искусная работа! Не сомневаюсь: когда от нас с тобой и воспоминаний не останется, люди все еще будут восхищаться этим домом Господним.

В этот момент особенно жестокий порыв ветра задул свечу. В лицо Пьетро полетели брызги, жгучие, как крапива. Юноша вдохнул сырой ночной воздух и стал ждать, пока Скалигер вновь зажжет свечу, чтобы возобновить разговор.

– Мой господин, вы не ответили на вопрос.

Кангранде стоял под аркой, в дверном проеме; лишь половина его лица была освещена.

– Пьетро, ты прямо как мои мастифы. Раз уж напал на след, ни за что не потеряешь его. – С минуту Кангранде помолчал. – Мы здесь затем, чтобы схватить Волчицу прямо в ее логове.

– Это вы уже говорили.

– Ты знаешь легенду?

– Слышал кое-что.

Все так же стоя на границе света и тьмы, Скалигер начал декламировать:

И Пес Борзой грядет. И Леопард и Лев,Для коих страх людской – излюбленная пища,Повержены во прах пребудут. Пес отыщетВолчицу, что, глумясь, кровавый кажет зев.Из града в град ее погонит Пес и адРазверзнет перед ней за смрадом становища.Он земли соберет отвагой и терпеньем,Он явит мощь и свет счастливым поколеньям,И станет век златой, как до грехопаденья.

Кангранде вошел в часовню. Свеча теперь освещала его со спины, и он казался темною тенью, пылающей по контуру.

– Этот отрывок все знают. Однако есть еще и кода. [38]

Но примечает рок тех, кто счастливо правит.Свершит он главный труд, и призван в третий деньОкажется на суд Господень, и печатьНа славе Пса не жизнь, но смерть его поставит.

Помолчав, Скалигер произнес:

– Не знаю, что предпочитаешь ты, Пьетро Алагьери. А я хочу, чтобы в памяти людей остались мои поступки, а не моя смерть. – Скалигер приблизился и опустился на скамью. – Твой отец заявляет, что я и есть Борзой Пес, о котором сказано в легенде. Он верит, что именно мне суждено объединить Италию и восстановить власть Папы и императора.

38

Кода – заключительный раздел композиции, иногда являющийся кульминационным.

– Так и есть, – подтвердил Пьетро.

Кангранде, словно забывшись, хлопал ладонью по скамье.

– Нет. Нет. Нет. Пьетро, я не тот, о ком сложена легенда. Когда я родился, астролог составил мой гороскоп. Я его читал. Я даже показывал его знаменитому астрологу Бенентенди, и он подтвердил, что я – не легендарный Борзой Пес.

– Да, но как же тогда ваша эмблема, та, что на знамени?

– Это знамя носил мой отец. Пес был нарисован для Мастино. И я, в конце концов, Cane Grande. – Он улыбнулся, но улыбка была лишь жалким подобием знаменитой allegria. – Но я не Il Veltro. Я никогда так себя не называю. У меня нет на то права. Если я иду на врага, значит, я защищаю свой город и свою честь. Я готов сражаться за Бога, буде на то Его воля. – Скалигер говорил все увереннее. – Я не стану орудием в руках судьбы.