Короля играет свита
Шрифт:
— Тоже хорошие места, — покладисто кивнул Василий Львович. — Там тоже были бы рады, нет, счастливы заполучить к себе письмо великого князя, а ныне — императора российского. Особенно в Риме, в Ватикане, где теперь тягаются с нами, хотят объявить гроссмейстерство покойного Павла Петровича в Мальтийском ордене недействительным.
До чего непостоянный народ эти рыцари белого креста! Когда Павел Петрович плясал под их дудку, выставляя себя на откровенное посмешище перед подданными, лучше его как бы и на свете не было. А теперь с глаз долой — из сердца вон, не правда ли? Александр откровенно хочет расплеваться с госпитальерами-иоаннитами, но его решение можно поколебать при помощи известного письмеца… Нет, я не стану говорить вам гадости, ваше сиятельство, Платон Александрович, я просто не верю, не хочу верить, что вы способны продать письмо государя папе римскому!
Конечно, молодой император дурно обошелся с людьми, которые возвысили его и возвели на престол, ведь бог знает, какая была бы без них его участь, очень может статься был бы отрешен от власти и даже в каземат попал бы, с таким-то несусветным папенькою, — однако, согласитесь, светлейшему князю Римской империи негоже мстить своему государю, тем паче — таким мелким, расчетливым образом! Торговать его корреспонденцией, для начала удушив одного из своих бывших соратников, который этой корреспонденцией завладел…
— Первое дело, никто из здесь сидящих Талызина не душил и не собирался этого делать, — с олимпийским спокойствием ответствовал князь Платон. — А второе…
— Минуточку! — живо перебил его Василий Львович. — Никто не душил, говорите? А как наши доблестные полицейские — готовы они подтвердить эти слова? Насчет того, что никто из здесь сидящих не протягивал шаловливых ручонок к горлу Петра Александровича?.
Бесиков и Варламов в недоумении переглянулись и враз кивнули. На лице Зубова отразилась откровенная досада, а Ольга Александровна тихонько рассмеялась.
Каразин от души вторил ей.
— Вот вы и попались, господа! — радостно воскликнул он. — Сейчас вы перед всеми свидетелями, как и положено в настоящем судебном разбирательстве, признали, что сидящий здесь дворянский сын Алексей Сергеевич Уланов не повинен в смерти своего дядюшки генерала Петра Александровича Талызина. Ведь именно его обвиняли в удушении генерала. Теперь же обвинения можно считать с него снятыми. Можно?
Спрашивать-то он вроде бы спрашивал Бесикова с Варламовым, чинно-благородно, руки на коленях, сидящих на диване рядышком, однако требовательно смотрел на Зубова. И тот наконец неохотно кивнул.
Алексей тупо осмысливал диковинную хитрость своего благодетеля, не в силах еще вполне осознать ее сокрушительных последствий, как ненавистный Бесиков вдруг задумчиво пробормотал:
— А ведь, пожалуй, мы с тобой маху дали, а, дружище Варламов?
— Ох, дали! — с отчаянными, бабьими интонациями поддакнул его приятель. — Ума не приложу, как мы могли так ошибиться! С нашим-то опытом в ведении всяческих, самых запутанных дел…
— Ну, с этим делом мало что сравнится по своей запутанности, — веско кивнул Бесиков, — так что немудрено было и в лужу сесть. Но теперь нам все ясно, верно, Варламов?
— А как же, Бесиков! — согласился тот. — Вестимо, ясно!
Алексей чуть ли рот не разинул, слушая этот дуэт, который оба мошенника в полицейских мундирах вели столь же согласованно, как Панталеоне и Тарталья в итальянской комедии. Вот уж воистину — два шута гороховых!
— А кто же в таком случае удушил генерала Талызина, а, Бесиков? — озабоченно свел брови шут Варламов, и шут Бесиков ни на миг не замедлился с ответом:
— Как кто? Да проклятый злодей Дзюганов! Прикончил господина генерала, а нам глаза отвел. Разве мы могли его подозревать? Разве мы могли допустить, что человек, служащий в полиции, окажется настолько низок, чтобы…
— Нет! — патетически завел глаза Варламов. — Не могли! И не подозревали. Оттого и дали свершиться роковой ошибке, жертвою которой едва не пал сей молодой человек благородного происхождения.
— И благородных намерений, верно, Варламов? — не унимался злоехидный Бесиков. — И вообще, весь облик его так и дышит благородством…
И это было последней каплей, переполнившей чашу терпения нашего героя.
— Довольно! — не выдержав, Алексей даже привскочил, но неосторожно ступил на больную ногу и принужден был снова плюхнуться на диван. — Довольно комедию ломать!
— Да что ты, Алеша? — удивился Каразин. — Пускай их резвятся! Главное, чтобы твое имя очищено было от греха, чтобы твоя честь восстановилась.
— Вы знаете, ваше сиятельство, кто такой Дзюганов? Это их подручный, утонувший в Неве. Был сей человек настолько предан господам Бесикову, Варламову… и, как я теперь смекаю, его светлейшему сиятельству, — издевательский полупоклон в сторону Зубова, — что, прикажи ему вздернуть меня на дыбу, усадить на кол или пройтись по моей спине горящим веничком, он бы, конечно, это всенепременно сделал.
Ему теперь уже все равно, что о нем говорят, но мне не все равно. Потому что, его хают так же огульно и несправедливо, как хаяли прежде меня. Мне надобно не только честь попранную восстановить. Мне надобно знать, кто убил генерала Талызина! Понимаете, господа? О нет, пусть никто не опасается, я не собираюсь мстить. Я только хочу услышать это признание — а сердце говорит мне, что человек, задушивший генерала, находится в этой комнате! — так вот, повторяю, я не намерен мстить…
— Кто-то вас здесь испугался, что ли? — с тихой яростью подал голос Зубов. — Что вы заранее всех в трусах числите? Заладили: не буду мстить человеку, задушившему генерала… Да никто его не душил, понятно вам? Никто! Потому что когда я вошел в его дом, генерал Талызин лежал около стола уже мертвый. Мертвее не бывает!
Март 1801 года.
Наконец-то между шестью и семью часами утра Мария Федоровна и Елизавета отправились в Зимний дворец. Там Елизавета увидала нового императора, лежавшего на диване, — бледного, расстроенного и подавленного. Приступ мужества сменился у него новым приступом слабости, изрядно затянувшимся.
Граф Пален был при нем, однако при появлении Елизаветы Алексеевны низко поклонился ей и удалился к окну, делая вид, что не слышит разговора супругов.
Александр бормотал, хватая руки жены своими ледяными, влажными пальцами: