Коромысло Дьявола
Шрифт:
Удивившись собственной невнимательности, — «верняк, с видом от третьего лица не всех персонажей сразу схватишь», — он прикинул: потерявшая сознание молодая баба, похоже, на 5–6 месяце беременности.
Осторожно приблизившись, один из помощников палача сорвал с нее ветхую рубаху и, словно устыдившись своей порывистости, вновь на цыпочках попятился в угол. Или же он опасался еще какого-нибудь чудовищного колдовства, коль скоро монах и епископ уже оборотились прислужниками Дьявола.
Сызнова сверкнул рубин на грозном распятии рыцаря-адепта. И распростертая
— Девица Консепсьон! В неведении и заблуждении ты имела богопротивные сношения с инкубом, вызванном из преисподней злодейским колдовством двух сатанинских негодяев. Ты по-прежнему невинна и в то же время тяжко грешна, коли носишь в лоне твоем демонское нечестивое отродье.
— О, не убивайте моего непорочного ангелочка, добрые сеньоры! Он — дитя ангела, и станет ангелом как его отец, мой небесный возлюбленный, лазурный ангел света…
— Я не брошу в тебя камнем, девица Консепсьон, но уничтожу в тебе магическое зло.
Vade, Satanas! Изыди, Сатана!
Смолк яростный голос рыцаря, и на сей раз из крестного рубина Гнева Господня вырвался кровававо-красный луч, ударив беременную женщину — «или девицу?» — точно в пах. Тело ее раз-другой содрогнулось, выгнулось аркой и замерло в ужасающем столбнячном припадке. Густо-черное оволосение у нее на лобке и в промежности вспыхнуло и затлело, по нему побежали голубоватые искры.
Поначалу груди ее отяжелели, набрякли, живот прямо на глазах принялся расти, распухать, округляться… Тотчас пошел обратный процесс, как только неопалимое бездымное газоразрядное пламя охватило, захлестнуло ее опадающие грудь, живот, бедра…
Послышались смрад жженых волос и душераздирающий визг. Из разверстой тьмы родового канала хлестнула, хлынула черная кровь, за ней то ли выплеснулся, то ли вывалился красный с синим огненный ком, завертелся на каменном полу, конвульсивно разворачиваясь склизким белесым червем в колтунах слипшейся горелой шерсти. С обоих концов паленой волосатой гадины извивались, кружились, зверски визжали две безглазые зубастые пасти до тех пор, пока рыцарь выверенным ударом священного кинжала не рассек бесовскую мерзость пополам и крест-накрест.
Все анатомированные части голубовато-желтое пламя быстро превратило в отдельные кучки безвредного пепла без цвета и без запаха, ничего существенного не оставив от богомерзкого двухголового гада.
— Освободите ее от цепей и найдите подходящее платье для раскаявшейся грешницы. Да будет Святейший трибунал справедлив и милостив к послушнице Консепсьон!
Второе указание отцам инквизиторам рыцарь-адепт Благодати Господней выразил предельно внятно, по существу, без экивоков и околичностей:
— Я вернусь к полудню, отец Фульхенсио. Уповаю, к тому времени вы управитесь с итоговым протоколом расследования сего нечестивого богомерзостного преступления.
— Не изволь гневаться и сомневаться, достославный брат Фелипе. Благословение Божие на тебе, брат Фелипе.
Ох горе мерзким искусителям и слугам Дьявола!..
Возвращение из диковинного потустороннего видения Филипп Ирнеев воспринял с облегчением. Мягкая постель, майское тепло, не метафизическая, а своя собственная плоть. Мышцы, суставы, кости, тело — вновь все нормативно. Нормальные ощущения, вплоть до осязания и кинестезии…
«В физических реалиях норма не есть аномалия. Пускай в дуалистическом средневековье бескомпромиссно сражаются между собой силы Бога и Дьявола. Зато при нашем натуральном и реальном плюрализме не в пример комфортнее и уютнее. Все-таки ближе и доброжелательнее к человеку его родное пространство-время».
Филипп глянул на часы. И в этот раз, по всей видимости, он отсутствовал не больше минуты. По крайней мере горячий чай на столе еще не остыл.
Он легко поднялся с кровати, безошибочно найдя ногами тапочки, поправил подушки, плед. Отхлебнул чаю. Подошел к зеркалу в стенном шкафу. В лице никакой бледности, припухлой сонливости, мути в глазах или сонной пьяной одури. Взгляд ясный и спокойный. В зеркальном отражении, где левое становится правым, обычная оптика и физика.
«Угол падения равен углу отражения».
Филипп знал за собой одну примечательную особенность. При возбуждении, волнении его голубые влажно бликующие глаза темнели, заполнялись густой бархатной синевой, начисто утрачивая блеск. Словно бы на лицо опускалось незримое забрало, делавшее его взор совершенно непроницаемым в бездонной, какой-то фиолетовой мерцающей глубине.
Сейчас же зрачки визави Филиппа Ирнеева в зеркале светло и открыто отражают оригинал, внимательно вглядывающийся в себя, глаза в глаза.
Никакого сумасшествия, сумасбродства, безумия, как правило, свойственных субъектам, претендующим на визионерские способности, в его взгляде не наблюдается. Отнюдь, в глазах присутствует некая ирония.
«Ну что, Ирнеев-Зазеркальный? похоже, умом ты не тронулся, и мозги набекрень тебе не перекосило. И до инфаркта ой как далеко, лет 300, не меньше…»
Ощущал себя Филипп лучше некуда. Вернулся из холода, из сырости, а тут тебе ласковое сухое тепло вверх по ногам, рукам и дальше по телу струится. Как если бы с мороза зашел в теплый вестибюль метро. Не так, чтобы совсем замерз, когда от тепла в дрожь бросает. А так, навроде ты из ледяного бассейна опять в парилке, в бане на полке.
Ну чем не благодать Господня?
Филипп истово перекрестился на красный угол, откуда на него благосклонно взирали лик его тезоименитого святого и каноническое изображение Рублевской Троицы.
— Слава тебе, Господи! Я невредимо жив и непоколебимо здоров. За что Тебе, Боже, тоже отдельное спасибо, — вознес он традиционную хвалу Вседержителю.
Что может быть лучше, когда находишься в отличной физической форме, в здравом уме и трезвой памяти? И без труда можешь вспомнить то, что совсем недавно с тобой приключилось, привиделось. Включая запахи и звуки, каких во сне не услышишь, не почувствуешь, не запомнишь, а только наяву и в трезвомыслящем восприятии действительности.