Корона Анны
Шрифт:
Он вообще заметно выделялся среди этих опустившихся, побитых жизнью русских людей. Держался особняком. Когда же они заговорили, Давид вскоре выключил диктофон. Понял, нутром почуял: перед ним – не простой бомж, а особенный.
Единственное, что Давида тогда смутило, – запах, исходивший от Мартина. Есть такой специфический смрад от нью-йоркских бомжей, замешанный на резких, тяжелых запахах грязной, месяцами немытой одежды, заскорузлых носков и долго немытого тела, сквозь поры которого проступает ядовитый пот после запоев. Даже горячий душ с мылом, даже дезодоранты, шампуни, новая одежда не смогут этот запах перебить. Нью-йоркский
Давид – эстет, но к запахам его нос был почти глух. Он хорошо различал лишь резкие запахи. Но был совершенно глух к нежным духам, что несколько огорчало его бывшую жену. Правда, хорошо различал и помнит запах ее тела. Кстати, так же пахнет кожа и у сына, с которым он не виделся уже две недели…
Потом Давид встретился с Мартином еще раз, но уже не в приюте, а на набережной. Якобы хотел закончить с ним интервью.
Что-то отозвалось и затрепетало в душе Давида, когда Мартин рассказывал о своей жизни. Какая-то мрачная красота приоткрывалась в нем. Подавляя брезгливость, часто посапывая и потягивая носом, иногда отворачиваясь или отдаляясь еще на полшага, Давид все же шел рядом, слушал... Потом они встретились еще раз, уже без всякого повода.
ххх
– И что же Илария? – спросил Давид.
– Она была очень красивой, но несчастной. Правда, я тогда тоже не чувствовал себя счастливчиком, – признался Мартин.
– Как она выглядела? Я смутно помню в том приюте одну бомжиху – блондинку с синяком под глазом и в шляпке.
– Да, скорее всего, это была она. Из-за нее однажды все в приюте напились и устроили драку.
Они приближались к метро. Прогретый за день асфальт отдавал тепло, смешанное с испарениями пролитого переработанного машинного масла и газом из выхлопных труб.
– Мы с Иларией познакомились в сквере. Она сидела на скамейке, пила пиво. Я в нее сразу влюбился. Я называл ее Золотцем… – Мартин снова полез в карман джинсовой куртки за сигаретой.
– Извини, я должен идти, нужно закончить статью, – соврал Давид. Два-три часа они вместе – и Мартин обычно начинал его раздражать.
По-собачьи чуткий ко всему, что относится лично к нему, Мартин понятливо закивал головой и вернул сигарету в пачку.
– Послушай, почему бы тебе не написать рассказ про эту... как ее там... Иларию? – предложил Давид.
– Рассказ про Иларию? – Мартин прищурился. – Но ты же знаешь: я хочу написать серьезный роман. Прочитал тебе сегодня первую главу о том, как я начал бомжевать, а ты даже не сказал, понравилось ли тебе.
– Роман? Рано тебе еще писать романы. Думаю, с крупной формой ты не справишься. Попробуй-ка сначала делать зарисовки, набей руку на малых формах. Впрочем, как знаешь, дело твое. Все, я побежал, – пожав Мартину руку, Давид направился к серебристым турникетам.
Поднимаясь по ступенькам, зачем-то поднес и задержал у носа правую ладонь. Принюхался. Никакого запаха вроде нет. Нет на его ладони ни порезов, ни шрамов. Его ладонь
Глава 2
« ...Она схватила свою сумочку и, назвав меня «трахнутым чехом», ушла. Я ждал Золотце несколько недель, хоть был уверен, что она больше не придет. Предчувствие меня не обмануло.
Что с ней случилось потом, не знаю. Недавно увидел ее во сне, плывущей в белом платье по реке. Звала меня к себе. Я проснулся с лицом, мокрым от слез...»
– Вот это шекспировские страсти! – Давид прижал дужку очков, ненадолго задержав указательный палец на переносице.
Он припомнил ту бомжиху, когда писал очерк о приюте. С большим синяком под глазом и в какой-то дурацкой шляпке, женщина ходила по церковному дворику, вызывающе хохоча. Она была пьяна. Давид подошел к ней, стал убеждать ее лечиться от алкоголизма. Она будто бы соглашалась. Вдруг крепко обхватила его за плечи, исступленно повторяя: «Да-да, я несчастная, я падшая...» В какой-то миг Давид ощутил силу и жар ее еще молодого тела. Но длилось это совсем недолго – женщина неожиданно нагло расхохоталась и, оттолкнув Давида, крикнула: «Пошел к черту, лысый козел!» И отбежала к какому-то мужику. Вот, собственно, все, что он помнил о ней...
– Ну что, понравилось? – осторожно спросил Мартин, нарушив затянувшееся молчание.
– Да, неплохо. Правда, ее образ у тебя не совсем ясно обрисован, несколько размыт.
У Мартина от обидчиво сведенных бровей на переносице появилась глубокая складка.
Они сидели в японском баре, ели суши.
– Сцена, когда вместо водки ты ей подсунул воду, мне понравилась, – продолжал Давид. Ему стало немножко жаль Мартина. – Представляю себе эту картину: женщина, которую с похмелья бьет озноб, просит водки. А шутник Мартин с плутоватой улыбочкой вместо водки подсовывает ей в стакане воду. И при этом испытывает наслаждение, потому что таким образом мстит ей за то, что она не захотела с ним спать.
– Дэ-авид, ты настоящий литературный критик. Еще и тонкий психолог... Мне очень повезло, что я тебя встретил. Без тебя я бы пропал.
– Прямо-таки, – протянул польщенный Давид. – Ведь обходился же ты все эти годы и без меня. Пять лет ползал по нью-йоркскому дну, и ничего – выжил... Знаешь, о чем я сейчас подумал? Что, если я эту твою главу напечатаю у нас в журнале? Так и назовем: «Золотце».
– В журнале? Но ты же сам говоришь, что нет ясности образа, все размыто...
– Не переживай, для дебюта нормально. Только нужно сначала перевести с чешского на русский. Мы с тобой сможем это сделать и без переводчика.
– Давид, я давно хотел тебя спросить, – начал Мартин, когда они вышли из суши-бара. – Ты так хорошо понимаешь алкоголиков. Откуда это у тебя? Ты что, тоже пил?
– Нет, никогда... Просто много об этом читал.
– Да, твоя натура никогда тебе не позволит спиться. У тебя есть сила воли, есть цели и интересы в жизни. Ты писатель.
– Да, ты прав, – согласился Давид, но без всякой радости.
ххх
Он – писатель? Все так, все правда: Давид Гинзбург – автор двух книжек. Но...