Корона Анны
Шрифт:
– Да, сложный случай, классический разлад между рассудком и сердцем, – заключил Давид.
Он не мог избавиться от мысли, что приблизительно в таком же духе, должно быть, проходят сеансы психоанализа: всепонимающий психотерапевт и капризная пациентка. Нервы ее совсем разболтаны: «Помогите, доктор. Скучно мне».
– И на каком этапе ты сейчас?
– Период затишья. Разогнала весь свой гарем. Хожу на вечеринки, на разные презентации. Сам понимаешь, когда занимаешь определенное положение и хочешь оставаться на плаву, нужно постоянно поддерживать связи, находить новые знакомства, заводить полезных
Давид пожал плечами, не зная, как ей представить свою жизнь в Америке:
– Что я? Работаю редактором в журнале. Развелся. Сыну пять лет. В Москве вышли две моих книжки. В общем, сделал карьеру, но с твоей, конечно, не сравнить. Еще вот, полысел, растет животик. В твой идеал не укладываюсь.
– Я тоже не та, что двенадцать лет назад, не переживай, – она поднесла руки к голове и стянула с волос резинку – на плечи волной упали черные волосы, с рыжеватым отливом. – Или я еще ничего, а?
Давид ощутил легкое головокружение – Лара-ангел мгновенно превратилась в таинственную летучую мышь...
Невыносимая духота стояла в городе. Футболка Давида прилипала к спине, лицо, руки, даже ступни ног в сандалиях были противно-липкими. Пешеходов почти не было. Но почему-то каждый раз Давид и Лара касались друг друга. Легкие, совершенно случайные касания рук, плеч, слов, каких-то давних московских воспоминаний, несбывшихся надежд...
ххх
– Ну вот, уложила еще одного, – с кисловатым выражением лица Лара легонько коснулась кончика носа спящего Давида. – И что мне теперь с тобой делать? С лысым, толстым, в очках? – спрашивала она шепотом. – Зарплата у тебя, наверное, в пять раз ниже моей. Должность редактора журнала, конечно, звучит. Но ведь это не «Ньюйоркер» и не «Форбс», а жалкий иммигрантский журналишко. В постели ты даже хуже, чем Джим. Плюс – пятилетний сын, алименты. Еще и храпишь.
Она сползла с кровати и пошла в ванную. Стоя под душем, вдруг замерла – почудилось, что щелкнул замок наружной двери.
– Мерзавец! – вбежав в спальню, Лара упала на кровать, втерлась лицом в простыню, еще хранившую тепло и запах его тела. – Почему, почему он ушел?! – она извивалась, как змея, на простыне.
ххх
Через несколько часов, когда на город спустилась ночь и тротуары опустели даже в Манхэттене, когда так же великолепно сверкали рекламные щиты, но смотреть на них уже было некому, Давид вывалился из какого-то стриптиз-клуба и, пошатываясь, побрел по дороге. От выпитого виски голова горела огнем. Перед глазами еще извивались стриптизерши, все, включая мулаток и азиаток, чертовски похожие на Лару.
– Значит, я толстый, лысый и в очках. Старик, с мизерной зарплатой и без положения. И в постели хуже Джима! Э-эх... – обращался он вслух к самому себе.
Он снова мысленно увидел: себя в кровати Лары, притворившимся спящим. И Лара над ним, ледяным шепотом зачитывает его мужскую характеристику, как приговор.
– А ведь все, что она говорила, правда, правда!
Насквозь, до самых пят, Давида пронзила острая жалость к себе. Единственный человек, кому он еще нужен, – Антоха. Вспомнил, что обещал сыну завтра пойти с ним в зоопарк. И вот – пожалуйста, так надрался...
Глава 5
– А что, закончишь последнюю главу. Потом найдем переводчика и издадим твой роман на английском в Америке. Станешь богатым и знаменитым, как Стивен Кинг.
– Хотелось бы... – хмыкнул Мартин.
Они вошли в парк. Темнело. По газонам бегали белки.
– Недавно случайно встретил свою давнюю знакомую, еще с московской поры, – промолвил Давид, садясь на скамейку. – Угадай, где она работает. В ООН! Занимается каким-то глобальным энергетическим проектом, объездила полмира.
– Красивая? – спросил Мартин, удивляясь, что Давид заговорил с ним о своем личном.
– Да, красивая... Ее отец когда-то бросил семью. Похоже, для нее это не прошло бесследно: у нее возник комплекс покинутой девочки. Тридцать шесть лет, а замужем так и не была. Бегает от мужика к мужику и первая же уходит.
– Боится быть брошенной?
– Да, что-то вроде того. Хочешь, познакомлю тебя с ней?
– Нет, зачем мне это? – Мартин заерзал на скамейке. – Я ведь бомж. Она будет смотреть на меня, как на орангутанга в зоопарке.
– Какой же ты бомж? Ты снимаешь комнату, работаешь, больше не клянчишь деньги, не воруешь, не собираешь пустые банки.
В парке – сумеречно. Шорохи, шелест.
– Иногда я еще собираю банки. По ночам, чтобы никто не видел... – признался Мартин.
ххх
В ванной, выложенной белым кафелем, Давид принимал душ. Тер себя мочалкой. Тер яростно, до пунцовых пятен. Мышцы буграми вздувались на его сильных руках, сотрясался живот.
Помывшись и зачем-то обнюхав себя, Давид вытерся свежим полотенцем. Бросил полотенце в таз, на гору белья, и поехал к океану.
ххх
...Бледная луна висела над водой. Волновалась бухта, шумела. Волны шлепались о камни пирса. Ни чаек, ни альбатросов. Мертво, пустынно.
Давид сидел на холодных камнях. Бутылка «Jack Daniel`s» стояла на камне, рядом лежало пару яблок.
– Понимаешь, я тебя ненавижу. И ничего не могу с этим поделать, – признавался он Мартину, сидящему напротив. – Скоро ты допишешь последнюю главу своего романа, и мы оба придем сюда, на пирс.
– Да, я подозревал что-то... – отозвался Мартин. Лицо его – спокойное, даже румяное, хоть и непроглядная ночь, светилось каким-то неземным светом. Взяв яблоко, он потер его о рукав своей джинсовой куртки и с хрустом откусил.
– У меня с собой будет виски или водка, – продолжал Давид, наливая себе в стакан из бутылки. – Нет, я забыл, ты же – чех, ты водяру не пьешь. Я принесу тебе пиво, твое поганое чешское пиво. Холодненькое, янтарное, с горчинкой. Гарантирую, ты не устоишь. Сначала ты выпьешь одну бутылку, а потом и весь ящик. Потому что ты – алкаш, запуганный, наглый, нелюдимый алкаш.