Корона для «попаданца». Наш человек на троне Российской Империи. Дилогия
Шрифт:
Так. Чуть не забыл об этом пунктике Демьяна — вечно ему неймется, никак не привыкнет к субординации и порядку. Каждый солдат, как говаривал Александр Васильевич Суворов, должен знать свой маневр… СВОЙ, а не все маневры разом. Ничего, сейчас мы ребят малость пропесочим и отправим новую службу служить.
— Демьян, ученый ты наш, думаешь, нашего красавца так легко скопировать да улучшить? Голуба, давно ли ты в знатные оружейники-то выскочил? — ласково, с широкой улыбкой откликнулся Лоб. — Аль забыл, как на карабин Засечного крестился и собирался изничтожить как несомненное проявление нечистой силы?
И Яша, и сам Демьян невольно улыбнулись. История, что и говорить, давняя и презабавная. Все именно так и было — и крестился Демьян, и разломать первый «СКЗ» кинулся. Вот только нарвался на самого Ерему
— Так что не казнись, Демьян, попусту. Ничегошеньки у наших покупателей не выйдет, только зря промучаются, точно тебе говорю. И вообще, ребятки, поручаю вам новое ответственное дело, — потянулся за кошельком Лоб. Извлеченная из оного премия Демьяну и Яше как раз чуточку превзошла первоначальное предложение господина «Нефедова». Пятьсот рубликов — годовое жалованье рабочего. — Берете еще троих по вашему выбору, только не громил, а вот таких, как Яша. По отдельности идете себе в «Шинок» и начинаете гулять — от пущего веселья и прибытка…
— И душу вытрясаем из суки Званцева! — восторженно подхватил Демьян, продемонстрировав улыбку аллигатора африканского. Действительно, без хозяина «Шинка» тут никак не обошлось.
А вот Яша, поджав губы, покачал головой. Умница.
— Не получится, Савва Алексеевич. Ни настоящего имени, ни настоящей цели Нефедов трактирщику не выложит ни за что. Люди при Владимире Дмитриче были свои, но их наверняка и трясти бесполезно, даже если найдем.
— Умный ты, Яша, прямо убивать пора, — весело и заразительно улыбнулся Лоб. А вот Яша чуточку занервничал. Но Савва Алексеевич продолжил вполне дружески: — Не то убивать, не то в университет отдавать, в большие люди выводить… Все правильно. Не надо господина Званцева ни о чем спрашивать. Гуляете себе, веселитесь, а под конец вечера разносите его поганое заведение вдребезги. Чтоб ни единой целой единицы мебели и ни одного местечка, куда усталый путник голову мог бы приклонить. Калечить посетителей не надо, но опять же нехорошо, если они на своих ногах и без единого синяка уйдут. Несолидно с нашей стороны.
— А как же…
— Ну хорошо, хорошо, — милостиво разрешил Савва Алексеевич. — Пару-тройку раз можете и Званцева приложить. Но опять же — без членовредительства, ясно? Мы все же честные охранники, немного торговцы, самую малость авантюристы и шпионы, но уж никак не убивцы и не преступники.
Получившие конкретные указания казачки просияли и резвым аллюром отправились исполнять. Ну да, это на что хорошее их нипочем не подвигнуть, а как пьянствовать и физиономии бить — это они всегда пожалуйста.
Вот интересно — кому все же достался наш «единорожка»? На какой чужой сторонушке будет век доживать, горе горевать? Э нет. Не будем уподобляться иным подчиненным. Дело сделано — и слава богу. Теперь сие — головная боль Александра Михайловича и его высоких друзей…
Рассказывает Егор Шелихов
Однако в Москве кабы еще не лучше, чем в Питере. Посля тех событий, когда государь наш за честь своей нареченной вступлялся, повелел батюшка его, царь-самодержец, ехать нам всем в Первопрестольную, чтоб там, значит, сберегать государя нашего от лихих людей да и от прочих напастей. Той же неделей мы и отбыли.
А в Москве-то оказалось совсем вольготно. Лишних людей к государю не идет, новых — немного. Генерал Духовский зачастил: почитай, каженный день приходит. Ох, они с государем спорят, а вернее — государь учит его, как мальчишку какого, а тот, даром что государя на сорок годков постарше будет, а только охает да вопросы разные задает. Только и слыхать: «группа армий», «рубеж сосредоточения», «оперативный тыл», «точка выхода», «стратегический тыл», «резерв главного командования»… Вот ежели к ним генерал Бреверн де Лагарди приходит, так они замолкают, так только что-то бубнят, а посля ну хохотать. «Бревном» они его кличут. Да то сказать: бревно он и есть. Чему у них научится, когда сам ничему учиться не хочет? И чему он их научит, коль
Градоначальник московский, князь Долгоруков, сам-то к нам редко ездит, а вот государя к себе приглашает куда как часто. Наш-то государь прост и добр, к пожилому человеку, который ему не то что в деды — в прадеды годится, самому съездить зазорным не считает. И мы с Филимоном, дружком моим задушевным, с государем каждый раз ездим. Тут уж разговоры другие: про Москву-матушку, про то, как что в ней уставить да обустроить. Вот, к примеру: на той неделе приехали к государю с самой Германии от тамошнего торгового человека Сименса инженеры, транвай — конку безлошадную ладить. Так вот уж государь сразу к князю Долгорукому — давай, мол, князь, в Филях завод ставить. Князь, кряхтит, охает, каждую копеечку высчитыват. А потом подхватился, ровно молодой, рукой по столу вдарил. «Ваше высочество, — говорит, — будет так! Коли денег не хватит — купечество московское тряхнем, хоть до черного волоса оберем, а транваю — пустим!» Следующим днем в Москву Александр Михайлович Рукавишников, друг государев первейший, стариннейший, примчался. Не один — с ним своих инженеров с полдесятка, да еще крепкие люди, денежные. Транвай, мол, нам без надобности, а вот в заводе долю иметь — наше почтение! А Александр Михайлович в дар Москве какие-то станки дает, так князь Долгоруков аж прослезился. «Жив, — говорит, — буду, сквитаемся с тобой молодец-нижегородец!» И сам тут же на транвай пятьдесят тысяч подписал.
Тем же вечером государь с невестой Рукавишникова принимали. Александр Михайлович еще двадцать пулеметов привезли, да авто — пять штук. А с автомобилями инструкторов из своих людей. Все это по учебным гвардейским ротам роздали, а лично для государя Рукавишников какое-то ружье привез, сказал «автоматический дробовик». Другим днем государь его испытывать возил, да про то отдельная история.
Так вот, после того как государыня будущая уйти изволили, государь вместе с Александром Михайловичем в кабинет ушли, только водки себе туда приказали да закуски какой-никакой. Двери-то они плотно затворили, да нам с Филимоном по должности положено при государе неотлучно пребывать. Вот мы под дверями и стоим, да с нами Еремей Засечный — Рукавишникова верный человек. Так вот, стоим мы втроем и вдруг слышим, там, в кабинете сначала вроде как зашумели, заспорили, все про какую-то «энергетику» говорят. Рукавишников «валютный резерв» требует, а государь его, в полный голос, жидовичем почему-то покрестил. Громко так, практически криком: Абрамович ты, мол, Абрамович и есть! Еще что-то странное добавил: челси, какой-то, говорит, тебе только не хватает! Потом пригрозил на Чукотку сослать, а Рукавишников только хохочет в ответ. Государь тоже засмеялся, ну у нас с Махаевым как отлегло: жаль было бы Рукавишникова к самоедам посылать, человек-то он неплохой, душевный…
Немного времени прошло, слышим: они там песни петь стали. Поначалу вроде знакомые, а дальше… Переглянулись мы с Филей: нам-то эти песни слыхать уже доводилось, давненько, правда…
Как из Японии проклятой, опосля убийства государева брата, плыли мы, так государь напился крепко, да принялся глотку драть.
Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой, Мы в смертный бой идем за честь родной страны. Пылают города, охваченные дымом, Гремит в седых лесах суровый бог войны.…Вот и снова мы песню эту, про артиллеристов и какого-то Сталина, услыхали. Смотрим с Махаевым друг на дружку, потом давай Засечного пытать: слыхал ли он когда эту песню? Тот отнекивался поначалу, а потом признался — как, грит, Ляксандра Михалыч задумается над чем крепко, то непременно про этого Сталина вполголоса петь начинает. И про артиллеристов, которые за нашу Родину «огонь, огонь…». Значит, думаю, и Рукавишников эту песню знает, откуда только… А в кабинете точно на два голоса поют. И про будущую войну опять пели, и про Москву еще что-то, что, мол, кто поет о столице, тот о стали песни распевает! Затем уже и вовсе странно стало: поют вроде песню знакомую, а слова ну вовсе не те: