Корона двух королей
Шрифт:
Над столом повисло молчание.
— Я хочу стать Королевским кирасиром, — буркнул Инто. — Не хочу больше ждать.
— Похвально, но рискованно.
— Так же рискованно будет и через полгода. Так какая разница?
— Не боишься, что бык тебе не покорится? С арены у тебя будет только два выхода.
— И в обоих случаях я буду победителем.
— А твоя мать? Если ты погибнешь, она останется с твоим отцом совсем одна.
— Если я погибну, ей выплатят компенсацию. С деньгами, которые ей заплатят, она сможет уйти от этого придурка и жить, ни в чём не нуждаясь.
Корвен увидел в карих глазах подростка решительность,
— Так дело в деньгах?
— Дело всегда в деньгах.
— Ну, мало ли какими путями можно их получить? Например, не вполне законными.
— Я не вор, — возразил мальчик, оскорблённый в своих лучших чувствах. — К тому же, если меня поймают, то отрубят руку. А как я стану воином без руки?
— Ох, если бы каждому, кого уличали в воровстве, рубили руку, нашему казначею пришлось бы носить за поясом топор вместо пергамента с отчётами, и половина придворных в один день бы стала однорукой.
Сидящие за столом прыснули смехом. Каждому из них была известна давняя борьба камергера и Хранителя казны с казнокрадами. Корвен хватал за руку воров в замке, младший Монтонари — вне его стен. Но если Корвен делал это из чувства долга перед королем, то Сальдо Монтонари двигал исключительно меркантильный интерес, которого он не скрывал и не стеснялся.
Он любил деньги и не любил, когда их брали без его разрешения или, что ещё хуже, брали больше, чем он давал. Он буквально следил за каждой монетой, что шла в оборот в пределах королевства, и с завидной регулярностью устраивал проверки в разных частях Ангенора на предмет уплаты графами и лордами областей различных налогов. Внезапные визиты дотошного брата зятя королевы всегда оборачивались для них головной болью и величайшей радостью, когда он, наконец, вдоволь напившись их крови, уезжал. Сальдо было дело буквально до всего — в конце концов, его единственной любовью были деньги, а заласканными детьми — книги бухучёта. Корвен только диву давался, как этот молодой мужчина добровольно иссушил своё сердце до состояния заполненного сводными таблицами пергамента и посвящал всё своё время расчётам и отслеживанию денежных средств. Даже во время еды он умудрялся вглядываться в какие-то цифры и пресекал любую попытку отобрать у него бумаги. Обычно он, даже не отвлекаясь от отчётов, вкрадчиво предупреждал: «Не стоит этого делать», — и у желающего ему помочь это желание сразу исчезало.
Однако и ему были не чужды минуты покоя. Таковыми Хранитель казны называл то время, когда они с Корвеном устраивали шахматные турниры в дальней части библиотеки. Они играли и вели отвлечённые беседы, и тогда становилось очевидно, что мир младшего Монтонари состоит не только из цифр. Камергер находил в нём интересного собеседника, способного поддержать разговор практически на любую тему, начиная от литературы и заканчивая политикой. Впрочем, он никогда не отвечал на вопросы о личном. Пожалуй, Сальдо был в замке единственным человеком, о котором Корвен почти ничего не знал, и это ему не нравилось.
Когда они закончили завтрак, в кухне появилась Данка. Она сказала, что принцесса Вечера уже проснулась и просит принести ей завтрак. Кухарка забегала по кухне — она ожидала, что после дороги принцесса проспит минимум до полудня, а не встанет ни свет ни заря. Через пару минут поднос для принцессы был уже готов. Корвен не пренебрёг своей обязанностью и дал ложку с приготовленной кашей кухонной кошке.
— Это не значит, что я не доверяю своим работникам, — пояснил он Данке, — но это моя обязанность.
— Неужели вам не жаль животное?
— Жаль. Но мы не можем давать пробовать блюда людям. Хотя ради некоторых конюхов я бы, пожалуй, сделал исключение.
Кошка слизала кашу со смородиной и начала умываться.
— Думаю, поднос можно уносить, — сказал камергер.
Около полудня Хранителя ключей вызвала королева.
— Чем могу служить? — спросил он, учтиво поклонившись.
Суаве в добровольном затворничестве своих покоев сидела за письменным столом и читала «Четырёхлистник». Платье простого кроя, но из дорогой ткани, подчёркивало белизну её кожи, а вдовий пояс без вышивки перетягивал талию. Единственный рубиновый браслет, подарок короля Эдгара, поблёскивал на тонком запястье, обручальный же был спрятан под рукавом, а на груди, кроме золотой четырёхконечной звезды (или четырёхлистного чистотела, как её ещё называли), не было никаких украшений. Светлые волосы королевы были аккуратно прибраны под сетку и перевязаны лентами. Утреннее солнце сквозь тучи отбрасывало на её лицо рассеянный тёплый свет и подсвечивало пушок длинных светлых ресниц.
— Полагаю, вы уже знаете, что скоро моя дочь выходит замуж? — спросила она тем нежным голосом, который ласкал ухо любого мужчины.
— Разумеется, моя королева, — ответил камергер.
— Я хочу, чтобы вы всё организовали.
— Я слышал, король не хочет устраивать пышное торжество и уже составил смету с Монтонари.
— Не хочет, но сделает, — возразила королева с улыбкой. — Мы всё обговорили сегодня утром. К тому же нужно ещё позаботиться о церемонии отказа от старой веры для Вечеры и Альвгреда.
Хранитель ключей помедлил с ответом.
— Прошу прощения?
— Я была бы рада сказать, что моя дочь и Альвгред переходят в новую веру по своему желанию, но это нужно для благосклонности самрата Касарии.
— Моя королева, прошу меня простить, но вы уверены, что принцесса поступает правильно? Я имею в виду, что смена веры — очень ответственный шаг. Вы искренни в своей вере, но принцесса…
— Это её выбор.
— Но идёт ли он от её сердца?
По лицу королевы было видно, что ответ отрицательный.
— К тому же, — продолжил Корвен, — согласен ли Альвгред сделать это добровольно?
— Он уже согласился, — ответила королева. — Мы с дочерью говорили с ним только что. Мальчик сказал, что ему трудно поддаться уговорам невесты, но вы же знаете, что моя дочь умеет убеждать. И она права. Тонгейр никогда не примет Альвгреда, если их будет разделять религия, как не пойдёт на уступки невестке по той же причине. Моя дочь понимает всю ответственность. Я знаю, что она едва ли изменит что-то в своей душе, но она сделает то, что решила. И Альвгред её поддержал.
Корвену ничего не оставалось, кроме как принять указание.
— Хорошо, моя королева, я всё сделаю. Вы хотите, чтобы всё прошло, как и на вашей свадьбе? Пышно, чтобы горожане рассказывали о пиршестве своим детям и внукам?
— Лучше, — ответила королева. — Мне нужно, чтобы имя моей дочери звучало на каждом углу: от замка — до Ворот Мира, от площади Агерат — до Кроличьего тупика. Чтобы гости разнесли вести о свадьбе в родные края. Но я не говорю о растрате казны — едва ли в нынешнее время это добавит королю уважения.