Корона двух королей
Шрифт:
— Спокойно, мальчик, — осадил его камергер.
— Да правду я говорю, — не унимался пьяница. — Он принёс! Он! Эти повара — воры! Они всегда тащат из подвалов всё, что не приколочено!
— С ними я разберусь позже. Сейчас я говорю с вами. Вы пьёте с утра до вечера. Полагали, я буду это терпеть? — Корвен силой усадил конюха на шаткий стул.
— Прогоните меня? Так у меня ж семья! Надо же их на что-то кормить? Ну хотите, я вам прямо сейчас отдам деньги за эту проклятую фляжку? — Его толстые руки с грязью под ногтями начали шарить по брюкам в поисках несуществующего
— Десять ударов палкой за воровство будут куда ценнее грошей, которых уже давно нет.
— Не надо! — взмолился конюх с такой миной, что окружающим стало тошно. Однако Корвен даже голоса не повысил:
— Если не хотите, чтобы я выволок вас за шиворот к палачу, быстро в конюшню исполнять свои прямые обязанности. И чтобы, когда я приду через полчаса, все кони были чистыми, а их кормушки — полными сеном и водой. Вы меня поняли?
— Да, сэр, да! — начал кланяться конюх.
— Я сказал что-то непонятное? Быстро в конюшню!
Он схватил его за шиворот и погнал перед собой, как барана, пока не вытолкал из кухни.
Мальчишка-поварёнок всё ещё глядел на Хранителя ключей в ожидании приговора.
— Я не вор, — тихо заскулил он, покрывшись пятнами от стыда.
Корвен знал, что он врёт, но пропажа вина вряд ли была делом его рук — мальчишка чаще воровал финики да апельсины для младшей сестры, и было это так, по мелочи, корона вполне могла снести эти потери, как, впрочем, и потерю фляжки вина.
Преданный замку слуга поправил сбившийся воротник и подмигнул раскрасневшемуся поварёнку.
— Налей мне своей похлёбки, Герта — время завтрака, — сказал он.
Повариха достала глубокую пиалу и щедрой рукой наполнила её свежей похлёбкой.
Пока Корвен завтракал, она сидела рядом и чистила овощи.
— Почему вы не уволите этого пьяницу? — спросила она. — Он же пьёт и врёт как дышит.
— Я был бы рад это сделать, но, боюсь, в этом случае мы лишимся нашего шестипалого конюха.
— Инто? Но мы же говорим про его отца.
— Ты наивная женщина, Герта, — парировал Хранитель ключей. — Инто и его папаша — сообщающиеся сосуды. Ты разве не видела его синяки?
— Видела. Так это ж его быки бьют. Он сам говорил.
— И отцовские кулаки. Будь моя воля, я бы уже давно выгнал эту бестолочь, но сделай я это, он тут же сорвёт свою злобу на жене и сыне. Он и так отбирает у них всё жалование и тратит на выпивку. Не хватало ещё, чтобы он поубивал их обоих…
— Уж мы-то знаем о вашей любви к Инто.
Корвен согласно кивнул. Он никогда не скрывал своей симпатии к мальчишке.
— Я люблю тех, кто к чему-то стремится, а этот мальчик, если будет так же упорно трудиться, далеко пойдёт. Если бы у меня был ещё один сын, я бы хотел, чтобы он был таким, как он…
Корвен осёкся — дверь в кухню открылась, и на пороге появился Инто. Он не так давно начал активно расти, и потому вызывал у поварих непреодолимое желание его накормить.
— А чего папаша такой злой? — Он взял со стола очищенную сырую картофелину и надкусил её, как яблоко.
— Будто вашему отцу нужна причина, — ответил камергер.
— Так, а ну положи на место! — возмутилась Герта и, шлёпнув Инто тряпкой, выхватила у него изо рта картошку. — Я тебе сейчас дам нормальной похлёбки. Будет он мне сырое жевать! — Её всегда обижала его подростковая всеядность, но нравилась бездонность желудка. Она подошла к печи и положила ему порцию горячего. По скорости, с которой подросток уплетал её стряпню, можно было предположить, что его не кормили пару дней. Инто был совсем невысоким, ниже даже Хранителя казны, а ел, как эвдонский лесоруб, и его аппетит был величайшей похвалой кухарке.
— Ешь-ешь, — довольно приговаривала она и накладывала ему ещё.
— Ночью Соломка родила бычка, — гордо сообщил мальчишка с набитым ртом. — Я сам роды принимал. А Гнев опять выбил копытом двери в загоне. Хорошо, что я вчера сменил цепь на его ошейнике, иначе он бы вырвался на улицу. Мог бы кого-нибудь затоптать.
— Слышал, в этом году его снова впишут в список быков для тавромахии, — сказал Хранитель ключей.
— Да, — ответил Инто. — Хорошо, что король не избавился от него. Гнев — чистокровный бык. Таких, как он, мало. Почти все быки в замке полукровки, а такие, как он, редкость. Те спокойнее, что ли. А этот… будто отродья Чарны его вожжами под хвост лупят.
— Вы так говорите, юноша, будто восхищаетесь им.
— Может быть.
— Это животное убило наследника.
— Как и ещё двоих до него. Как и половина быков другой масти. Во время тавромахии гибнет не меньше десятка парней. Но Гнев — бык особый. Он создан для арены. Другие вялые рядом с ним, а этот — вихрь. Носится по песку то в одну сторону, то в другую, только и видишь, как мечется его туша. Красота, — подытожил он с блаженной улыбкой.
— Вы бы так не думали, молодой человек, окажись на арене рядом с ним.
— Окажусь.
— О! — Седая бровь Хранителя ключей озадаченно поднялась. — Инто задумал пройти обряд?
— Да, в этом году.
— Тебе нет шестнадцати, — нахмурился камергер и откинулся на спинку стула.
— Будет в этом году.
— Ещё четыре месяца.
— Всего четыре месяца, — исправил камергера Инто. — Какая разница? В этом году мне шестнадцать.
— Большая разница, сынок. Вальдарих не допустит тебя к участию.
— Допустит. Я с быками вожусь с самого детства. Они слушают меня. Даже местные говорят, что я заклинатель. Если кто вдруг взбесится в загоне, меня сразу туда посылают — знают, что я успокою животное. Сколько раз такое бывало, помните?
— Помню, но тавромахия совсем другое дело. К тому же Вальдарих скорее запрёт тебя в Ласской башне, чем нарушит правило шестнадцатилетнего воина. И будет прав.
— Я выберу Гнева, — гнул своё Инто. — Помните, что Геза сказала? Что я стану воином, приручившим дикого зверя. А кто у нас самый дикий из быков, а? Это не может быть совпадением. Это судьба! К тому же кто угодно допустит меня до участия, лишь бы посмотреть, как я его приручу.
— Слова подростка.
— Слова того, кому осточертело каждый день видеть пьяную рожу отца.