Корона двух королей
Шрифт:
— Да, Гнев — один из немногих чистокровок, оставшихся в Ангеноре. А ты разве не заметил?
Её нравоучительный тон не нравился южанину, но воспитание не позволяло ему ей об этом сказать. Лаэтан всегда думал, что ближе к двадцати женится на девушке, похожей на его сестру, такой же задорной егозе, шумной, смелой и забавной, но Ясна была совсем не такой. Скучная, надменная, за всё время он ни разу не видел на её симпатичном, хотя и простеньком лице даже тени улыбки, и как он ни старался, все его попытки её рассмешить Ясна клеймила как неуместные и глупые. Он был расстроен выбором отца, но старался внять его убедительным
— Твоя мама не всегда была такой, какой ты её знаешь, Лаэтан, — говорил Эрнан сыну. — Когда её доставили в Альгарду, она была непроницаема и холодна, как камень, потому что ей с детства внушали мысль, что она — вещь и что её отдадут любому выгодному жениху, которого таковым сочтут её практичные родители. Она почти всегда молчала и предпочитала книги прогулкам по берегу, и только и знала, что во всём со мной соглашалась, потому что её так воспитали. А теперь? Твоя мама — самая красивая и пылкая женщина, которую я только знал. Она стала моим солнцем, которое согревает каждый день моей жизни. И такой её сделала любовь. Любая женщина отражает любовь своего мужчины, и тебе решать, каким будет это отражение.
Лаэтану было трудно следовать совету отца и стараться быть с Ясной приветливым, обходительным и внимательным. Теперь, когда они были помолвлены и проводили почти всё время вместе, присматриваясь друг к другу, он не верил, что ему будет под силу стать ей хотя бы другом.
Они часто сидели в беседке во внутреннем дворе Туренсворда, выезжали на прогулку в город, наблюдали невероятной красоты закаты с башни Юрто, но, независимо от того, где они проводили время, Ясна не изменяла своему отстранённо надменному поведению, за которым угадывалась её непонятная и чуждая ласковому улыбчивому Лаэтану злоба.
Юноша старался развеять её раздражение и всё время рассказывал об Альгарде. О породистых скакунах в конюшнях Виллы де Валента и о том, как они красиво несутся вперёд, разрезая воздух, будто не касаясь копытами земли. Рассказывал о цветущих садах юга, финиковых, апельсиновых и оливковых рощах, бурных водах пролива Каслин, на дне которого прячутся толстые жемчужницы, и о рифах, которые сгубили несколько десятков кораблей. Рассказывал о пиратских судах, что иногда проносятся по горизонту в стороне от Эвдона, о легендарной «Чёрной Капитолине» и о фейерверках в честь дня рождения мамы, которые отец устраивает каждый год. Он говорил и о празднике вина каждый последний день месяца, когда горожане выкатывают на улицы бочки своего лучшего вина и угощают прохожих.
Рассказывал Лаэтан и о Чумном граде — городе, о котором читала и его будущая жена. Он стоял севернее Альгарды и был покинут людьми два столетия назад, когда на него опустился Серый мрак. Те, кто успел, бежали в Альгарду и другие города Кантамбрии, а кто не смог, остался умирать, и теперь их истлевшими костями были устланы все улицы этого проклятого города. Говорят, спустя неделю после того, как город покинули люди, в дерево, что росло в центре городской площади, ударила молния, и пламя от него разнеслось ветром по крышам домов. Город выгорел полностью, а что не сгорело, разрушило время. И теперь Чумной град медленно превращается в руины, и никто не возвращается туда, чтобы его возродить, потому что земля его пропитана чумой и усыпана пеплом.
А ещё он рассказывал о Хоакине, танцоре, который никогда не выходил за пределы стен Альгарды. Люди верили, что, когда он родился, его за ножки подержала сама богиня танца Версавья. Все звали его просто «он», и этого было достаточно, чтобы понять, о ком галдит восторженная толпа. «Он снова там, он снова танцует!» — и люди бросались на улицу, чтобы увидеть Хоакина. Он выступал на городской площади раз в неделю и собирал толпы зевак. Хоакин исполнял огненный кантамбрийский танец Эль Соль, и булыжники под его ногами раскалялись, когда он бил по ним железными набойками под магические звуки лютен и гитар. Этот человек был настолько же одарён богами, насколько расточителен и упрям.
— Зеваки дают тебе не меньше трёх пригоршней серебра и золота каждый раз, когда ты танцуешь, — изображал Лаэтан возмущённого отца, когда тот ругался с танцором. — У тебя нет ни драгоценностей, ни коней, ни дома, ни семьи. Почему у тебя вечно пустые карманы?
— Но у меня есть женщины! — отвечал за Хоакина Лаэтан. — Они мои драгоценные камни, мои лошади, мой дом, моя семья. Они заслуживают того, чтобы я тратил на них все свои деньги!.. — Юноша вдруг замолчал. — Ясна, а почему ты плачешь?
Слушая речи Лаэтана о родных землях, Ясна всё отчётливее осознавала, почему кантамбрийцы никогда не поймут ангенорцев и никогда не будут участвовать в тавромахии. Зачем им посылать своих детей на смерть, когда самым сложным испытанием в их жизни будет сквозь нежную дремоту дотянуться до согретых на солнце оливок во время отдыха на овитой виноградной лозой веранде? А самым сложным выбором является выбор, какое платье надеть к обеду: шёлковое или бархатное?
И она ловила себя на мысли, что хочет туда, хочет в свободную Альгарду, хочет услышать чарующее пение её ласковых птиц, хочет вкусить сочных южных фруктов и увидеть настоящее бурное море, хлопать танцующему Хоакину, хочет убежать из дома. Подальше от кровавой арены, как можно дальше от безжалостной альмандиновой короны, дальше от благих намерений отца, из-за которых она задыхалась.
В тот же день они с Лаэтаном бросали камни в Змеиную яму, как когда-то принцесса делала это с братом и старшей сестрой, и вслушивались в странное шипение глубоко на дне. В тот день Лаэтан обещал, что в следующий раз, когда приедет с семьей в Паденброг, на свадьбу, он привезёт Ясне в подарок самый красивый кантамбрийский жадеит в обрамлении изумрудов, и там, на краю бездонной пропасти, наследник южных земель обещал быть ей заботливым мужем и другом.
В его клятве ещё не звучало любви, лишь преданность, продиктованная долгом и понятием чести, но его слова пронизывала искренность и решительность юного мужчины, готового на всё ради девушки, которую ему теперь вверено защищать.
ГЛАВА 24
Орда касарийского кадерхана
Наутро после праздника на подоконнике в комнате Данки зацвёл цветок, семена которого всего две недели назад ей дал дворцовый садовник, жалуясь, что ни одни из высаженных им у внутренних ворот Туренсворда цветов до сих пор не дал ни единого всхода.
Влахос уже ушёл на утренний обход, но подушка всё ещё пахла его мылом. Данка улыбнулась. Она любила этот аромат каждой своей клеточкой. Солнце ещё не выглянуло из-за гор, но шаги за дверью служили сигналом, что уже пора вставать.