Корона Героев
Шрифт:
Фолстца и йериги в тот день мало попадались им на глаза, но вечером, при устройстве лагеря, четвероногое войско Аэрин снова собралось вокруг них.
— Знаете, друзья, — обратилась она к рядам светящихся глаз, — я направляюсь на юг… гораздо дальше на юг, чем ваши дома и охотничьи угодья. Возможно, вам захочется обдумать это, прежде чем вы проделаете многодневный путь вместе со мной.
Хвост одноглазой предводительницы сместился на четверть дюйма. Черный вожак проигнорировал ее слова полностью.
— Никогда не повредит иметь несколько лишних друзей за спиной, — заметил Лют, пристраивая котелок над огнем.
— Они остаются исключительно ради твоей стряпни, — парировала Аэрин, которой обычная дамарская дорожная еда успела изрядно надоесть еще по пути на север.
Лют взглянул на нее из-под полуприкрытых век.
— Я пользуюсь преимуществом при любом удобном случае, — мягко сказал он.
Аэрин обвила его руками, и его ладонь поползла вокруг ее талии.
— Можешь сразу бросать готовку и красить лысую голову серебром, — сказала она.
— Мм, — отозвался он. — Любовь моя, мне кажется, будет только честно предупредить тебя, что нынче вечером я чувствую себя исключительно бодрым и сильным, и если ты решишь снова спать со мной, то спать тебе не придется вовсе.
— Тогда мне не терпится вовсе не спать, — довольным тоном произнесла Аэрин, и Лют рассмеялся и выронил ложку.
Следующие несколько дней пролетели слишком быстро. Аэрин пришлось напомнить себе, что они с Талатом потратили на дорогу от озера Грез до серого плато Агсдеда две недели, поскольку путь домой казался гораздо короче. На пятую ночь она вытащила Гонтуран и показала Люту лезвие с крохотной острой щербиной на нем. Вид покалеченного меча удручал ее почти так же, как некогда вид хромого Талата, бессмысленно стоящего на пастбище.
Видимо, переживания слишком явно отразились у нее на лице, потому что Лют сказал:
— Не смотри так убито. Я с этим разберусь. Хорошо еще, на этот раз мне не придется беспокоиться о том, чтобы сохранить пациента смертным.
Аэрин нерешительно улыбнулась, и Лют коснулся пальцами ее щеки. Она помогала ему, точно выполняя его указания, и на следующее утро в ножны скользнул безупречный сияющий клинок. Но следующие две ночи после этого они с Лютом спали глубоко и долго.
В землях, через которые они проезжали, весна уже полностью вступила в свои права. Трава повсюду стояла роскошная, и летние плоды уже начинали проклевываться сквозь последние лепестки на кустах и деревьях. И Лют с Аэрин видели во всем друзей, а фолстца и йериги были так же вежливы с магом, как и с ней.
Но оба знали, не говоря об этом, когда пришла их последняя ночь, и Аэрин была благодарна ей за безлунность, потому что могла плакать так, чтобы Лют не видел. Наконец он заснул, свернувшись клубком возле нее, одну руку она подсунула под него, а вторую перекинула через его бок, а он прижал ее ладонь к груди и баюкал обеими руками. Аэрин не спала, прислушиваясь к дыханию любимого и звуку вращавшегося над головой небосвода. И когда перед рассветом Лют вздохнул и пошевелился, она нежно вытянула руку из его ладоней и выбралась из-под одеяла. Походила туда-сюда, остановилась возле пепла вчерашнего костра и стала смотреть на Люта в растущем свете.
Одеяло соскользнуло, обнажив его почти до пояса, одна длинная рука лежит на отлете. Кожа его там, где ее никогда не касалось солнце, была белая, почти голубая, как снятое молоко, хотя лицо покраснело и загрубело от солнца и ветра. Аэрин взглянула на собственные руки — по сравнению с ним она казалась розово-золотой, хотя рядом с полнокровными дамарцами выглядела бесцветной, как воск. Откуда же Лют родом? Узнает ли она об этом когда-нибудь? Что он ответит, если спросить? Нет, в это утро — их последнее утро — она не станет спрашивать. А за последние несколько дней, когда вполне можно было спросить, ей и в голову не пришло это сделать. И тут Аэрин ощутила первый осознанный укол расставания.
Она также знала, что пройдут годы, прежде чем они встретятся снова, и потому вглядывалась в него изо всех сил, запечатлевая в памяти, чтобы на протяжении этих лет в любой момент иметь возможность вызвать перед глазами его образ. А потом с легким содроганием вспомнила, что она теперь не совсем смертная. Вздрогнуть ее заставило не знание, но порожденная им радость — первая радость, которую оно ей принесло, — от мысли, что она может надеяться когда-нибудь снова увидеть Люта. Но эта радость и пугала — ведь она дочь короля Дамара и несет Корону Героев домой королю и первому соле, который станет королем после ее отца и за которого она выйдет замуж.
Аэрин гадала, действительно ли она не подозревала раньше о любви Тора или просто всегда боялась любить его в ответ. Теперь страх покинул ее, но по иронии судьбы именно Лют научил ее не бояться, и именно любовь к Люту заставила ее признать любовь к Тору. Она убила Черного Дракона, носила заколдованный меч, а теперь везла Корону Героев обратно в утратившую ее страну, отвоевав сокровище в честном бою у того, кто применял его против нее самой и против Дамара. Теперь она могла с чистым сердцем сказать, что больше не боится — ни собственного наследия, ни своего места в королевском доме Дамара, ни народа своего отца. И теперь она может выйти замуж за Тора, ибо таков ее долг перед страной, нравится это стране или нет. А Тор обрадуется ее возвращению. Она написала ему письмо в ту ночь, когда могла умереть. Почти все прочее подернулось дымкой в памяти, но она помнила о Торе и помнила, что ему нужно оставить письмо с обещанием вернуться.
Люту она тоже однажды дала такое обещание. Аэрин присела рядом с еще спящим магом и все глядела на белую-белую кожу и синеватые впадины и думала: «Говорят, во сне все выглядят юными, как дети, которыми они когда-то были. А Лют выглядит просто как Лют, только спящий». И глаза ее наполнились слезами. Она моргнула, и когда взор прояснился, Лют смотрел на нее. Он поднял руку, притянул ее к себе и поцеловал. И, отводя голову в миг после поцелуя, она увидела, как из уголков его прикрытых в упоении глаз к вискам скатились две слезы, мерцая в утреннем свете.
В то утро оба были сосредоточенны, ибо впервые с момента встречи на краю Агсдедовой равнины каждому предстояло упаковать только собственные вещи. Говорили мало. Даже Талат, вместо того чтобы изображать ежеутреннюю пантомиму боевого коня, учуявшего врага за ближайшим холмом, притих, встревоженно поглядывая через плечо на хозяйку, когда та прилаживала седло.
Она не стала сразу садиться в седло, но повернулась обратно к Люту. Маг раскинул руки, и она бросилась в них. Он вздохнул, и ее грудь вздымалась и опадала, прижатая к его.