Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
Керим отнял руку. К моему удивлению, на лбу евнуха не осталось ожога — только быстро исчезающий след синеватых линий, будто огонь как-то растворил тушь клейма. Его лицо казалось тающим воском из-за капелек пота, струйка черной крови вытекла из угла рта; евнух слизал кровь и обернулся к Яблоне.
Яблоня, тихо говоря что-то ласковое, бесконечно нежно и осторожно промокнула пот на его виске краешком платка. Воплощение любви Нут — вот что я увидел в этот миг. Женщину, созданную стать матерью. Ее любовь подняла костер до небес — а ведь это была всего лишь любовь сестры, любовь товарища, услышь, Нут!
Медь аглийе полилась из меня и раскрыла мои крылья. Я подпрыгнул, спланировал над костром, ощутив, как жар священного пламени скользнул по моему телу — и встал на землю перед Яблоней. Она посмотрела пораженно, почти испуганно, но стряхнуть медь в этот раз удалось почти мгновенно.
Евнух вздохнул, слабо улыбнулся, выпустил ее руку — бедную ладошку, на которой отпечатались следы его пальцев, как рубцы от медных обручей — и я обнял и поднял Яблоню.
Она не успела ничего предпринять, только дернулась в моих руках, как пойманный зайчонок — а я крикнул Кериму, все еще горящему золотым инобытийным светом:
— Благослови нас, Солнечный Пес! Союз, созданный Нут, уже заключен — но женщина не верит. Благослови огнем!
— Ну, господин должен знать, что не женщина, а девушка не верит, — сказал Керим, ухмыльнувшись самым будничным образом. — Хотя девушка только разумом не верит, а сердцем уже почти верит, так что, я думаю, Солнце и Костер могут ее убедить, чтобы она совсем поверила.
Яблоня вдохнула ртом, в детском негодовании, и снова пролепетала: "Царевич Ветер, это нечестно!" — но тут стена текущего пламени взметнулась вокруг нас, не обжигая тел, зато воспламенив кровь: я сквозь одежду ощущал жар Яблони и слышал в гуле огня стук ее сердца.
Воины кричали "Расцветай, прекрасная! Живи вечно!", когда я нес Яблоню сквозь огонь; кажется, ее евнух кричал вместе со всеми. Ее личико было совсем рядом с моим, ее дыхание опаляло мою щеку, а ее взгляд, пораженный, по-детски восторженный, впервые в моей жизни развернул крылья за моей спиной, оставив свободными руки — сколько помню себя, у меня это никогда не выходило.
Я не вошел, а влетел в свои покои, в свою любимую комнату на самом верхнем ярусе. Распахнул ставни ногой, поставил Яблоню на подоконник. Она в ужасе перед высотой обеими руками схватилась за меня — я снял ее на пол и прикрыл окно, из которого тек ночной холод.
Она стояла передо мной, кутаясь в свой голубой платок — ей, похоже, хотелось смеяться или сердиться.
— Царевич Ветер! — сказала она слишком строго для искреннего тона. — Я вовсе не соглашалась стать твоей женой!
— Для царевны это обычно, — сказал я нарочито сурово, подделываясь под ее манеру. — Ведь женой того, другого, ты тоже не соглашалась становиться. Удел женщины гранатовой крови — это династический брак.
— Я не твоей веры! — сказала Яблоня обиженно.
— Ты не веришь в Нут? — спросил я и удивленно поднял брови. — Или ты не веришь в то, что нас благословил Костер Керима?
— Знаешь ли ты, — спросила она, препотешно хмурясь, — что тебя хочется побить за такую лицемерную мину?
Я встал на колени перед ней, посмотрел снизу вверх и спросил:
— Ты сама будешь меня бить, госпожа души моей, или позовешь палача?
Она безнадежно махнула рукой и рассмеялась. Присела на ложе, смотрела, улыбаясь.
— Ты — коварный змей, ты — хитрая лиса, у тебя нет совести! Как ты смел устроить охоту на меня?
— Ты очень удачно отвлеклась, — сказал я. — Ты так опрометчиво показала мне свою душу — как я мог не охотиться?
— В моей стране, — сказала она с досадой, — муж и жена друг для друга! Только двое! А у тебя, лицемер, была сотня других женщин! Мы в разном положении — ты все знаешь, а я ничего…
— Это поправимо, — вставил я и она махнула на меня уголком платка.
— Я говорю не об этом! Послушай, Ветер, зачем я тебе? — ее голосок вдруг стал таким грустным, что мне захотелось обнять ее ноги и пообещать всю вселенную. Я и обнял — она не отстранилась. Она была горяча от костра; от нее пахло сливками, дымом и выгоревшей за лето степной травой. Я поцеловал ее в висок, и она отвернулась, проговорив в сторону:
— Ты опять меня пугаешь. Я ведь такая же, как все… ты и во мне ничего не найдешь…
— Яблоня, я все в тебе уже нашел, — сказал я. — Неужели ты ничего не поняла? Нут привела тебя в этот замок, чтобы все, кто в нем обитает, стали счастливыми! Ты сделала меня счастливым одним своим появлением, я сделаю тебя счастливой — ты все еще в это не веришь? Твой бедный дружок-евнух уже счастлив, вскоре твоя удача распространится на всех кругом. К чему противиться судьбе?
— Я совершенно тебя не знаю, — сказала она и маково покраснела.
— Не знаешь и не веришь? — спросил я. — Не может быть.
— Меня учили, что мужчинам верить нельзя, — сказала она задумчиво. — Но я — плохая ученица. Я тебе верю.
— Разве твое умение доверять подводило тебя раньше? — спросил я, перебирая ее волосы. — Разве ты не заметила, что мужчины — твои истинные подданные? Ты должна приказывать, госпожа сердца моего; я достаточно приказывал женщинам, чтобы захотеть ту, которая сможет приказывать мне. Я ведь тоже тебе доверяю.
Интересно, прикажешь ли оставить себя в покое, подумал я. Отошлешь ли от себя сейчас, после того, как мы оба отогрелись священным Костром, сейчас, когда огонь еще в нашей крови? Женский обычай велит, женская любовь к боли мужчины, претерпеваемой из-за нее, к его жертве, к унижениям его… Ты можешь. Никогда не возьму женщины против ее воли. Но это будет значить, что Нут опять хихикнула и выкинула очередную двойку. Сама ведь женщина, отчего бы ей не сыграть на это забавы ради?
Яблоня задумалась, смотрела на меня, чуть улыбалась. Наконец, сказала с тишайшим лукавством: