Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
На моем бедном теле полоски целой кожи не было — прежде я старался не двигаться без нужды, однако же в несчастный город отправился. Льняной балахон пришелся мне, словно бы власяница, от резких движений в глазах темнело, но мне казалось, что там, в городе, мне будет дано больше возможностей прийти на помощь хоть кому-нибудь. Странным образом мне и в голову не пришло, что кто-то из язычников, в ужасе и ярости от вторжения, может убить меня так же, как любого из головорезов принца — ни малейшего страха, видит Бог, я не чувствовал.
Солдаты, бранясь, били и толкали меня, но в шлюпку все же впустили. Я желал оказаться подалее от принца, но напрасно опасался его, ибо ему в раже и азарте не было дела ни до чего, кроме как до грабежа умирающего города. Вместе с головорезами я высадился на берег. Солдаты с радостными и злобными воплями побежали вперед, размахивая обнаженными саблями; я тут же отстал, каждый шаг давался тяжело и больно. Горожане убежали с пристани при первых же выстрелах; шум боя, вопли, пальба из пистолетов слышались где-то дальше. В клубящейся пыли остались лишь мертвецы; вид убитой женщины, ничком лежащей в траве, черной от крови, заставил меня двигаться быстрее.
Но бой все равно закончился раньше, чем я добрел до базарной площади. В городе, очевидно, не нашлось бы и двух сотен обученных солдат, способных противостоять нашим безумным воякам; теперь кровь язычников остывала на их красных шелковых рубахах, а драки вспыхивали и гасли там, где уцелевшие мужчины пытались остановить грабителей. Я прошел еще немного — и перед моими глазами оказалась именно та картина, какую я напрасно тщился отогнать от себя молитвами.
Я увидал богатый дом, изящный, подобный как бы искусной фигурке из терракоты, окруженный обширным садом, где более прочих растений росло розовых кустов. Этот дом окружал высокий глиняный же забор, но резные вороты распахнули настежь — и двор, вымощенный брусчаткою в виде шестиугольников, весь заливала кровь. Видно, именно тут жили знатные господа; верная стража защищала их, не щадя себя. Кроме мертвых тел язычников, я увидал также убитых солдат принца — и в особенности меня поразила голова с рыжею бородой, отрезанная напрочь от тела и валяющаяся в черной луже, словно бы ненужный предмет. Защитники дома, впрочем, были все убиты, а солдаты, как видно, обшаривали покои, злобно и радостно смеясь и вытаскивая на двор чудные и необычные на вид предметы домашней утвари. Двое солдат откупоривали прозрачный сосуд тонкой работы с притертою пробкой, уверяя товарищей, что в нем вино — но, открывши, убедились, что он содержит благовонное масло, и с огорчения выплеснули жидкость на землю; оттого в воздухе запах крови и дерьма смешивался с тончайшим цветочным благоуханием. В жаркий день черные злые мухи слетелись на диво быстро и с жужжанием ползали по живым и мертвым.
Женских воплей внутри дома было не слышно, зато кто-то мерно то ли скулил, то ли подвывал, подобно побитому псу. На меня никто не обращал внимания; я подошел близко к дому — и тут увидал черного юношу, возрастом младше меня, всего залитого кровью, лежащего у самой стены и тщетно цепляющегося за нее в попытках встать. Он вовсе не напоминал бойца, а скорее, был привилегированным слугою: рубаху, промокшую насквозь от крови, украшало золотое шитье, а самая фигурка юноши выглядела слишком субтильно для любой драки. Я подбежал к нему, чтобы помочь, чем сумею — но увидавши, как кровь хлещет струею из глубокой дыры под ребрами, понял, что не удержу несчастного на этом свете.
Бедный язычник, ухватившись за меня руками и пятная мой балахон кровавыми отпечатками, все желал подняться, хоть душа и покидала его. Я приподнял его, как сумел, и спросил:
— Чего ты хочешь, добрый брат? Что я могу сделать?
Он облизнул губы и сказал, глядя на меня отчаянно:
— Голуби господина… Там, на башне…
— Что же с голубями? — спросил я, сколь мог, ласково.
— Смерть… выпусти… — еле вымолвил он сквозь удушье. — Голуби… Нут…
— Я выпущу, — пообещал я истово, готовый плакать над ним. — Выпущу, клянусь Господом, засни с миром.
Я ясно увидел, что раненый успел меня понять, потому что, вроде бы, даже улыбнулся дрожащими губами — а уже в следующий миг его глаза остановились и остекленели. Я опустил на них веки и положил тело на траву, а после отправился в башню, больше почти ни о чем не думая.
Солдаты, что хозяйничали в доме, не обращали на меня внимания, только отталкивая, если я оказывался у них на дороге; на своих мертвецов они глядели так же мало, как и на мертвых язычников, а на свои раны и вовсе не глядели, если раны не стесняли свободы их передвижения. Я прошел до башни беспрепятственно; резная дверь ее оказалась приоткрыта и я, вошедши внутрь, поднялся по крутой винтовой лестнице. Башня возвышалась над городом изрядно: выйдя на площадку, я увидал и наши корабли у здешнего берега, и бедный город, весь окутанный дымом и пылью, и фонтан, все еще весело бьющий посреди базарной площади, и мертвые тела, и мечущихся по улицам лошадей из разрушенных или подожженных конюшен… В нише под навесом я увидал небольшой вольер, внутри коего обитали голуби, чистенькие и белоснежные, как кипень. Вольер этот был вычищен с большим тщанием, а в кормушках я заметил отборное зерно.
Я раскрыл дверцу. Голуби лишь малую минуточку дичились — а уж, миг спустя, устремились на свободу. Белая стая, трепеща крыльями взлетела над войной, бедою и разрушением, просияв в солнечных небесах — и дружно устремилась далее на юг, к далеким горам, облаками стоящим на горизонте.
Несколько времени я стоял на площадке, глядя, как голуби исчезают в синеве, и молясь за несчастную душу; потом спустился, чувствуя себя спускающимся с Божьих небес в бездну адскую.
Я отворил дверь — и столкнулся лицом к лицу с принцем. Принц пребывал в ярости — и меня схватил за балахон на груди и отшвырнул к стене, а после дернул саблю из ножен.
— Ты что сделал?! — рявкнул он так, что и солдаты невольно отшатнулись. — Что сделал, отродье больной суки?!
— Выпустил птиц Божьих, — сказал я, глядя ему в лицо.
— Что?! — продолжал принц, будто не мог расслышать кроткой человеческой речи, и я, грешный, прости мне, Господи, заорал, будто погонщик на вола:
— Я выпустил птиц Божьих! Чтобы хоть чья-то жизнь уцелела на свободе!
Принц будто удивился — и глядел на меня, как на впервые увиденного.
— Чья это кровь? — спросил он с подозрением.
— Раненого язычника, — сказал я. — Его бедная душа отправилась к Господу.
— В преисподнюю! — возразил принц.
— Не вам судить, — сказал я.
— Ты дурак или предатель? — спросил принц, усмехаясь.
— Я слуга Божий, — сказал я. — Моя жизнь в деснице Господней, я — орудие Ее.
Принц рассмеялся, но его солдаты, как мне показалось, слушали серьезно.
— Юродивый или сумасшедший? — спросил принц весьма насмешливо, а я отвечал, пожав плечами:
— Ваш советник, предложенный его святейшеством. Только что вам до советов! Вам ведь убить монаха так же легко, как оскорбить женщину — так убейте меня, как того желаете.
Принц замахнулся саблей, и я инстинктивно дернулся; он снова хохотнул и презрительно сказал:
— Так ты боишься умереть, святоша! — но смеялся он один.
В этот момент в толпу, окружившую нас, расталкивая всех, врезался солдат. При виде принца он почтительно склонился и сказал: