Корона жигана
Шрифт:
В общем, те еще штучки.
Но что-то останавливало Панкрата Тимофеевича изымать досье Кирьяна из картотеки, какое-то труднообъяснимое предчувствие. Не решился он и в этот раз — подержал, да и положил на место. Он решил присмотреться к его приятелям И первым среди них был Степан У этого парня большое криминальное будущее, если, конечно, чекисты не подстрелят.
Уже через год работы швейцаром Панкрат Тимофеевич знал всех жиганов в лицо, знал и их многочисленных подруг. Порой они захаживали в ресторан большими компаниями и веселились до самого утра вместе с новоявленными предпринимателями. Картинно обнимались и лобзали друг друга в щечки. Глядя на подобное застолье, Панкрат Тимофеевич
Панкрат Тимофеевич занял свое место у входа в ресторан. Перед дверьми топтался народ в основном мелкий: начинающие нэпманы и служащие. А состоятельного человека видно сразу — он не толкается в дверях, а, махнув весомой купюрой, ждет, когда перед ним распахнется заветная дверь. Здесь важно не оплошать, чем расторопнее окажется швейцар, тем весомее будет вознаграждение. Панкрат Тимофеевич заприметил, как к двери подошел молодой человек в дорогом костюме. Приподняв трость, он потребовал, чтобы ему открыли дверь. Обычно так подзывают извозчиков или торопят швейцаров. Немножко картинно, с заметной ленцой. Этакая заявка на аристократическое воспитание. В действительности же такие типы заканчивают всего лишь церковно-приходскую школу, а университетами для них служат уличные подворотни. Панкрат Тимофеевич внимательно всмотрелся: кроме кошелька, туго набитого купюрами, в кармане у таких типов обычно лежит и наган. Следовало бы занести и этого типа в свою картотеку.
— Батя, — неожиданно услышал он за спиной голос, — там одному клиенту в сортире плохо сделалось Ты бы не приваживал таких. Он весь сортир облюет, потом ведь сам убирать будешь, — мелко хохотнул весельчак.
Панкрат Тимофеевич обернулся, перед ним, изрядно навеселе, стоял Костя Африканец, прозванный так за темный цвет лица. Он был завсегдатаем заведения и занимался тем, что предлагал красивых девочек солидным клиентам. Кое-какая копейка перепадала и швейцару, но Панкрат Тимофеевич подозревал, что это не единственный промысел Африканца. Но, в сущности, парень он был безобидный.
— Покажи, где! — чертыхнулся швейцар, но все же успел угодливо распахнуть дверь перед франтоватым молодым человеком.
— А это я мигом! — забежал вперед Африканец. — Стоит у стены и блюет. Целую лужу уже нагадил, — как-то особенно торжественно сообщил парень.
Панкрат Тимофеевич поспешил следом за ним.
В его обязанности входило не только пресекать мордобой и избавляться от нежелательных клиентов, но и следить за чистотой. Если в первом случае все понятно, то во втором — и не угадаешь, в каком углу нагадят. Следовало избавляться от мерзопакостника немедля — взять за шкирку да спровадить его мордой вниз с высокого крыльца.
Внезапный сильный удар опрокинул швейцара на пол, едва он распахнул дверь туалета. Врезавшись головой в стену, он на некоторое время потерял сознание. А когда пришел в чувство, увидел прямо перед собой физиономию Кирьяна. Вроде бы и не злая совсем, тот даже улыбнулся уголками губ, но вот в глазах приговор.
— А ты, оказывается, у нас еще и доносы умеешь составлять. Грамотный, вижу.
В руке жиган держал несколько листков, Панкрат Тимофеевич без труда узнал в них страницы из своего архива.
— Нелестно ты обо мне пишешь. Ну, да ладно, — махнул Кирьян рукой, — я незлобивый. Если сожрешь, тогда прощу.
Панкрат Тимофеевич слегка повернул голову. В дверях стоял Африканец и покуривал, а подле Кирьяна, ухмыляясь, вертелись Макей со Степаном.
Панкрат отрицательно покачал головой.
— Ты меня все равно убьешь.
— Упрямишься, значит, — почти весело воскликнул Кирьян, — с характером, стало быть… Не удивляюсь, ты ведь, как оказалось, в жандармерии служил, а туда брали людей проверенных. Когда хату твою вскрыли и в документиках припрятанных пошарили, так я даже сразу не поверил. А ты у нас, вишь, и до ротмистра успел при царе-батюшке дослужиться. Молодец! Хвалю! Убивать тебя жалко будет… А вот бумаги-то мы твои уничтожим, не обессудь, хотя, конечно, тебе, наверное, их и жаль. Все-таки такой труд вложил. Но, не ровен час, придут большевики да к стенке нас всех поставят. В твоем архиве я и о тебе бумажечки нашел. Не избавился, себе на память оставил. Сентиментальностью страдаешь, а в нашем деле она только вредит. А впрочем, какая разница, тебе все равно хана. Уважать надо жиганов, уважать, — назидательно проговорил Курахин.
Кирьян поднял револьвер и направил его точно в середину лба швейцара. В последнюю секунду жизни Панкрат Тимофеевич попытался закрыться от пули, взметнув руку к лицу. Но ствол, полыхнув белым пламенем, заставил его забыться навечно.
Игнат Сарычев никогда не слышал, чтобы Дзержинский повышал голос. Впрочем, ему это было и не нужно, его холодный взгляд способен был заставить трепетать даже самого стойкого человека. А смотреть председатель ЧК умел, не моргая, в одну точку, как будто бы намеревался глазами прожечь дыру, и Сарычев не однажды убеждался в могучей силе его взгляда. Вроде бы и не сказал ничего, а уже такого страха нагнал, что от пота исподняя рубаха к телу прилипла.
— Значит, банду Кирьяна еще не обезвредили?
— Делаем все возможное, Феликс Эдмундович.
— Я на вас рассчитывал, товарищ Сарычев, с вашим боевым опытом и послужным списком… А дело, как выясняется, застопорилось.
— Феликс Эдмундович, буквально вчера накрыли одну малину, но Кирьян исчез у нас из-под носа. Забрался на чердак, а оттуда перебрался на крышу соседнего дома и ушел через проходной двор. Мы оцепили дом, но никто не мог и предположить, что он такой рисковый. Я потом подходил к тому месту. Расстояние между крышами не менее двадцати метров, а соединяла их всего лишь тоненькая доска, которая едва выдерживает вес человека. Далеко не всякий способен на такой поступок. Он — отчаянный человек.
Дзержинский улыбнулся:
— У меня впечатление, что вы ему даже симпатизируете.
— В мужестве ему не откажешь.
Неожиданно Дзержинский поднялся. Сарычев хотел последовать его примеру, но председатель ВЧК лишь небрежно махнул рукой. Дескать, к чему все эти политесы, я встал, чтобы ноги размять.
Игнат Сарычев послушно опустился на прежнее место.
У Дзержинского имелась еще одна привычка — он неторопливо прохаживался по кабинету, заложив руки за спину, при этом не переставая разговаривать с собеседником. Он мог неожиданно развернуться и с минуту сверлить гостя строгим взглядом, а потом продолжить нехитрый маршрут — от стола к окну, от окна к громоздкому шкафу, заставленному толстенными папками.
— Следовательно, мы должны быть более мужественными и более отважными, — отреагировал Дзержинский, ненадолго задержав взгляд на лице Сарычева, как бы спрашивая тем самым, а не слишком ли тяжела для вас эта ноша?
Начальник МУРа не дрогнул.
— Так оно и есть, Феликс Эдмундович. Сейчас у нас собралась очень сильная команда. От балласта я избавился, набрал крепких ребят. Дело движется, но, к сожалению, значительно медленнее, чем я рассчитывал.
— Знаете, что говорит товарищ Ленин по этому вопросу? — И, не дожидаясь ответа, Дзержинский продолжил: — Если преступность будет и дальше развиваться такими темпами, то завоевания революции можно считать потерянными навсегда. Со всяким ворьем и прочими преступными элементами нужно обращаться так же строго, как с контрой. Вы понимаете, о чем я говорю, товарищ Сарычев?