Коронованный рыцарь
Шрифт:
К ужасу его, вскоре после того, как он стал объявленным женихом Похвисневой, пришлось убедиться, что этой тайной владеет не один аббат Грубер.
XIII
РОКОВОЙ МЕДАЛЬОН
Граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий и после изменившегося своего положения в финансовом и общественном отношении продолжал жить на Васильевском острове, в доме сестер Белоярцевых.
Только уже после смерти Оленина, он, по предложению Грубера, переехал в отведенную
Отвод казенной квартиры графу Свенторжецкому мотивирован был, заведыванием делами мальтийского ордена, сосредоточенных в руках князя Куракина.
Незадолго перед переездом, граф Казимир Нарцисович, обмываясь по обыкновению утром до пояса холодной водой, забыл надеть снятый им и положенный на умывальный стол медальон с миниатюрой его матери.
Медальон остался на столе.
Граф уехал и, по обыкновению, должен был возвратиться только к вечеру.
Приставленный к нему в качестве камердинера Яков Михайлов нашел медальон и падкий к женскому полу, засмотрелся на красавицу.
В этом занятии застал его пришедший его навестить приятель «убогий человек», «горбун», как его звали в доме старых барышень.
Он уже много лет посещал дом Белоярцевых и для какой надобности и когда появился в нем в первый раз, никто не помнил, да и не старался вспомнить.
Горбун в доме был свой человек.
К нему особенно благоволила Марья Андреевна, как к обиженному природой бедняку, не замечая, что он бросал на нее нередко взгляды скорее безумно влюбленного, нежели благодарного человека.
Сошелся он на дружескую ногу и с Яковом Михайловым.
Горбун был вообще золотой человек: починить что-нибудь, придумать какую-нибудь хозяйственную механику, исполнить поручение в городе — на все это он был такой мастак, что другого не сыщешь.
Он сделался почти незаменимым в домашнем обиходе Белоярцевых, даже еще при жизни их отца и остался им после его смерти.
Одна Арина Тимофеевна, ходившая за барышней, как звала она Машу, почему-то не любила «горбатого черта» — таким эпитетом честила она его в глаза и за глаза.
Уродливый горбун платил ей тою же монетою, хотя не высказывал этого, особенно при Марье Андреевне, любившей до безумия свою няню, но это можно было заметить по злобным взглядам, которые он иногда метал на старуху.
Ласковое и приветливое отношение к горбуну со стороны своей питомицы было для Арины Тимофеевны, по ее собственному выражению, острым ножем.
В описываемое нами время горбун чаще и дольше бывал у Белоярцевых, так как обе старые барышни сильно хворали и услуга его, заключавшаяся в беготне за лекарствами в город и в других надобностях, требовалась более настоятельно.
Он даже иногда оставался ночевать на Васильевском острове, так как жил
Последний тоже через горбуна посещал Якова Михайловича и Арину Тимофеевну, благоволившую к отставному солдату и часто поившую его кофейком.
Одного не могла простить старуха Пахомычу, зачем он связался с «горбатым чертом».
Она нередко даже возбуждала за кофеем этот вопрос, но Пахомыч отделывался общими фразами.
— Он ничего парень, убогий человек, куда же ему идти… Лавки у меня не отлежит, а есть, почитай, ничего не ест, да и дома-то он, одна заря вгонит, а другая выгонит.
Затем Пахомыч всегда переводил разговор на «божественное», до которого была большая охотница Арина Тимофеевна.
Марья Андреевна тоже очень благоволила к старику, за что Пахомыч платил ей положительным обожанием.
Надо было видеть, каким взглядом смотрел он на нее, чтобы прочитать в его глазах чуть ли не молитвенное настроение в присутствии «ангела-барышни», как звал ее Пахомыч.
Этот-то горбун и вошел в спальню графа Казимира Нарцисовича, зная, что его сиятельства нет дома, как раз в то самое время, когда Яков Михайлов стоял как очарованный, держа в руке золотой медальон с поразившим его миниатюрой красавицы.
Обернувшись на шум шагов вошедшего в комнату горбуна только на минуту, Яков снова устремился на миниатюру.
— Вот краля, так краля! — воскликнул он.
Горбун подошел ближе.
— Где, где? — с любопытством спросил он.
По сластолюбию и склонности к прекрасному полу, он не только не уступал своему приятелю, но далеко превосходил его.
Сладострастие иронией судьбы часто в сильной степени отпускается природой ее пасынкам — физическим уродам.
— А вот погляди, брат, баба на отличку… — подал ему медальон с миниатюрой Яков Михайлов.
Горбун взглянул и даже присел.
— Ишь, проняло… — заметил его приятель. Яков, однако, ошибся.
Удивление горбуна при виде миниатюры красавицы, матери графа Свенторжецкого, относилось совсем не к красоте нарисованной женщины, а к сходству, которое вызвало в его уме целый рой воспоминаний далекого прошлого.
— Откуда у тебя это? — дрожащим от волнения голосом спросил горбун.
— Вестимо не мое, а его сиятельства, умываться изволили, видно, позабыли, впервой это с ними случилось, на шее-то у них я видел его, думаю образ, ан не то… Я и тогда думал, не нашей он веры, а образ носит, чудно показалось мне, вот-те образ… Зазноба верно какая ни на есть, а баба первосортная…
— А, может, мать… — сказал горбун.
— Все может быть… Поклеп на человека взвести не долго… — согласился Яков.
Горбун внимательно продолжал рассматривать миниатюру.