Коронованный странник
Шрифт:
– Вот, ваше величество, гордость моя и боль - театр!
– Плавным жестом своей руки князь с гордостью указал на детище свое.
– За неимением талантов, но обладая средствами, возмечтал я приблизиться к тому, чтобы сделаться новым Меценаом, нет, берите выше - самим богом Аполлоном Мусагетом. Прислужниц моих, девять муз, увидишь после, государь, а покамест поразвлеку тебя представлением иным.
– Обернувшись к дворянчикам, о чем-то переговаривавшимся, Ребров-Замостный крикнул: - Эй, сыны Израилевы! Выбрали трех отроков иудейских да ангелов?
– Бросили жребий, ваше сиятельство!
– ответил кто-то из толпы.
– А, ну коли так, начинаем! Пусть иудеи и ангелы спешно костюмы надевают, а мы иным займемся!
И Евграф Ефимович три раза громко хлопнул в ладоши, и Александр понял, что этого сигнала уж дожидались. Оркестр довольно слаженно начал увертюру неизвестной оперы, и вскоре на сцене появился хор, где каждый певец был облачен в престранный наряд, должный, как понял Александр, изображать платье древних вавилонян. Протягивая к Александру руки, что вогнало его в краску, они запели по-русски, умоляя наказать иудеев. Просили они Вавилонского царя об этом, правда, совсем недолго, сами догадались, что нужно делать, а поэтому забегали по сцене, отчаянно размахивая руками, и вот уже, к немалому удивлению Александра, откуда-то сверху на цепях стала опускаться на сцену железная клетка. Бесновавшиеся вавилоняне, жестами отдав должное превосходной работе мастеров, сработавших такую замечательную клетку, отправились на поиски своих жертв, и скоро три иудейских отрока в белоснежных хламидах были пинками вытолкнуты на сцену: руки - связаны, в глазах - печаль. Вавилонян, впрочем, не смутило то, что все трое были несколько староваты для такой роли, обладали усами и бакенбардами, а один из иудеев не мог сдержать громкой икоты, потому что с чрезмерным аппетитом ел и пил за ужином.
С лязгом отворилась дверца клетки, отроков втолкнули в неё и замкнули огромный замок ключом изрядных размеров. Потом Александра поразило то, что клетка с усатыми сынаим Израиля стала подниматься вверх, но остановилась в сажени от сцены, раскачиваясь, а отроки смотрели сквозь прутья с немалой тоской, словно на самом деле являлись лишенными родины евреями.
– Сейчас начнется, китайский бог!
– наклонился к уху Александра, так и сидевшего с золоченой короной на голове, Ребров-Замостный.
– Видал когда-нибудь, ваше величество, чтобы живых актеров поджаривали на сцене на настоящем огне?
– Как?!
– резко повернулся к князю Александр.
– На настоящем?
– Ну да! Вот уже жаровни выкатывают твои преданные слуги!
И впрямь - справа и слева вавилоняне, затеявшие казнь не в шутку, а всерьез, выкатили жаровни, из которых валил дым, и поставили их под самой клеткой. Потом в корзинах, не переставая петь какой-то жестокий вавилонянский мотив, они принесли мелко нарубленных поленьев и стали под музыку бросать дерево в жаровни, грозя между тем бедным иудеям кулаками. И тут Александр, к ужасу своему, увидел, что над жаровными полыхнули языки пламени и, кроме того, только сейчас рассмотрел, что все трое отроков были босыми и опирались ступнями лишь на прутья клетки.
– Да они же сгорят!
– вскакивая со стула и выбрасывая вперед руку с жезлом, воскликнул Александр.
– Я требую сейчас же прервать сие жестокое представление! Вас же, сударь, надобно немедленно отдать под суд! Вы бесчеловечный изверг!
Ребров-Замостный с грубым добродушием дернул Александра за рукав:
– Да сять ты, твое величество! Ничего с оными христопродавцами не будет. Не читал разве Священной истории? И я её правды нарушить не могу, а посему останутся живыми да ещё награду от меня получат щедрую. Ты смотри, смотри, сейчас забавно будет!
Александра несколько успокоили слова князя, он уселся и, хоть с негодованием, но принялся-таки смотреть на сцену, на которой поющие все громче, все азартнее и злее подданные Вавилонянского царя разожгли под клеткой такие костры, что несчастным иудеям совсем уж не было мочи терпеть. Все трое, издавая жалобные вопли, как показалось Александру, весьма искренние, чтобы уберечься от огня, полезли на стены клетки, задирая хламиды выше колен, что дало возможность Александру да и всем прочим зрителям, изрядно смеявшимся, углядеть отсутствие у еврейских отроков порток, что, по мысли устроителя действа, должно было, видно, соответствовать историческому положению дел в Вавилоне.
– Спасите! Спасите!
– неслись в зал истошные вопли дергавших ногами иудеев. На одном из них, видел Александр, стал тлеть подол хламиды. "Вавилонский царь" сидел ни жив ни мертв, он хотел было снова начать умолять князя, чтобы тот прекратил безобразное представление, но вот на сцене, шелестя огромными картонными крыльями с наклеенными на основу гусиными перьями, появился актер с усами, но тоже в белой одежде изображавший ангела Господня. В руке у него был ключ от замка, запиравшего клетку, на поясе - меч. Ангел попытался было в сопровождении чарующей музыки подпрыгнуть и уцепиться за нижний край клетки, и наконец ему это удалось, но, поболтавшись в воздухе, ангел, не имея сил взобраться наверх, упал на пол с сильным грохотом, а тут ещё из-за кулис выплыл актер-дворянчик в черной одежде и с черными крыльями за спиной. Изображая ангела тьмы, он набросился с деревянными мечом на Божьего ангела, тот не сумел защититься, и удар пришелся по крылу, сразу свалившемуся на сцену. Это обстоятельство, похоже, так огорчило ангела Божьего, что он, выхватив меч, с такой удалью набросился на Черного ангела, колотя его своим грозным оружием, что тот вначале схватился за ушибленные места, а потом постарался расквитаться с Божьим крылоносцем, забыв, видно, что ему следует поддаться и убежать за кулисы. И покуда шла битва между силами добра и силами зла, огонь в жаровнях горел все так же ярко, как прежде, и несчастные отроки вопили не умолкая, боясь ступить на раскаленный пол клетки. Но битве-таки пришел конец, потому что Божий ангел, как и положено, оказался проворнее ангела тьмы, убежавшего с расцарапанным лбом за кулисы. Вавилоняне, видно, тоже осознали бесполезность казни представителей Богоизбранного племени, а поэтому в такт музыке укатили жаровни, а клетка с Мисахом, Седрахом и Авденаго благополучно опустилась на сцену, ангел отпер её ключом, и отроки, морщась, боясь наступить на обожженные ноги, заковыляли вслед за ангелом, не забывшим подобрать отвалившееся крыло. На сфере вновь появился вавилонянский хор, пропевший здравицу как Богу, в которого они успели поверить, так и своему славному царю. При этом все снова протянули руки в сторону человека в багряной мантии и золоченой короне - к Александру, сидевшему в прескверном расположении духа: более мерзкого, жестокого, бессмысленного представления раньше ему не доводилось видеть. Но когда занавес опустился, тридцать пар рук отбарабанили неистовый, восторженный аплодисмент, и многие совсем по-холуйски выкрикивали слова благодарности в адрес премудрого устроителя и содержателя такого замечательного театра.
Ребров-Замостный, то и дело поглядывавший на Александра. всем своим видом выказывавшего негодование, сам помрачнел. Он искренне хотел доставить удовольствие гостю, которого сильно полюбил за наличие в нем черт характера, отсутствующих как у него самого, так и у столовавшихся в его доме лизоблюдов. Князь вновь был недоволен собой - ему не следовало приглашать в свой дом того, кто мог уличить его в глупости, безвкусии, жестокости, не замечаемых мелкопоместными подхалимами.
– А ну вон, вон!!! Подите!!!
– закричал он дико, оборачиваясь к рукоплещущей толпе гостей.
– Один хочу остаться, с одним лишь царем Вавилонским! Во0о-н!
Наталкиваясь на кресла, друг на друга, дворянчики заспешили к выходу, и через минуту их след простыл, а Ребров-Замостный, помолчав, спросил у Александра:
– Что ж, ваше величество, не по нраву пришлось тебе опера моя, "Царь Вавилонский"?
– Не по нраву, Евграф Ефимыч, - честно признался Александр.
– Скажу, князь, откровенно: злобы в тебе, как у заплечных дел мастера. Со зверем лесным даже сравнивать тебя я не хочу. А потому в тебе такая злоба живет, что воспитан ты на мысли одной: я - богатый помещик, многими крестьянами владею, судьбами их, имуществом, чуть ли не душой, а посему все передо мною трепетать должно. Сам понимаешь, что никчемный ты человек, безо всякого таланта и образования, а при всем при том великой властью и большим состоянием обладаешь. От этого и невзгоды твои, понимаю...
Князь крепко обнял Александра, зашептал ему на ухо:
– Ой, понимаешь, понимаешь, родимый! Вот и оставайся со мною жить! Присным моим приятелем станешь, учить меня будешь добру, укорять, если неправду учиню, даже бить тебе себя позволю! На золоте есть будешь! Анансы у меня в оранжереях растут, дыни, виноград! А погреб винный какой! Ну, а главное-то, главное-то ты сейчас своими очами царственными увидишь - балет мой, балет! Ты посиди маленько, а я распоряжусь! Посиди!
Князь с несвойственной для его лет и полноты расторопностью унес за кулисы свое круглое тело, и уже спустя минут пять вновь послышалось пение скрипок и нежное постанывание английских рожков невидимого оркестра, занавес медленно уплыл вверх, и Александр теперь даже не с изумлением, а лишь с чувством омерзения увидел князя стоящим на обломке античной капители. Короткий хитон позволял видеть его толстые волосатые ноги, обвитые ремнями сандалий, позлащенных, на высокой подошве. Кудрявый парик на голове и венок, а также лук в руке дали Александру повод догадаться, что хозяин имения явился перед ним в обличии покровителя муз, Аполлона. вграф Ефимович покрасовался на своем возвышении, сделал несколько плавным движений, показывая всем своим видом, что натягивает тетиву, а потом Александр увидел, как откуда-то сверху спускаются на сцену девять юных созданий женского пола с ножками, застывшими в позе незавершенного прыжка. Александр понял, что видит спускающихся на толстых канатах муз - в руках у некоторых созданий женского пола имелись бутафорские атрибуты искусств, но главным было то, что одеты девицы-музы были в настолько короткие хитоны, выполненные к тому же из какой-то эфирно-дымчатой ткани, напоминавшей по плотности крылья стрекозы, что Александр даже заерзал на кресле, будучи по-прежнему украшенным короной и мантией царя вавилонян.