Корпократия
Шрифт:
Начнем с того, что СОИ не заменяет и не может заменить деятельность государственных органов. Даже наиболее продуманным решениям исполненных самыми благими намерениями людей, будь то руководители компаний, университетские профессора или философы, не хватает легитимности, чтобы добиться необходимых изменений.
Далее, вопрос об эффективности социально ответственного инвестирования не дает однозначного ответа. Нельсон Мандела, конечно, приветствовал фонды, отказавшиеся инвестировать в компании, которые вели бизнес в Южной Африке в мрачные годы апартеида, но этот нобелевский лауреат приветствовал и те компании, что продолжали там функционировать, стараясь улучшить условия работы черных южноафриканцев. И самая большая разница между теми, кто бросился выводить средства из связанных с ЮАР корпораций, и теми, кто этого не сделал, заключается в том, что первые понесли огромные убытки, которые в конечном счете легли на акционеров. Роланд Маколд, весьма уважаемый управляющий инвестициями Пенсионного фонда штата Нью-Джерси, а впоследствии казначей Нью-Джерси, определил убытки своего фонда в полмиллиарда долларов.
Для меня, однако, самая серьезная проблема с СОИ — его пассивность.
Вспомним Enron и британскую Marconi, где невмешательство акционеров позволило топ-менеджерам пуститься во все тяжкие, так что в результате инвесторы потеряли почти все, что вложили. А теперь сравним с тем, как Уоррен Баффетт лично взял под контроль Salomon Brothers в тот момент, когда почтенная инвестиционная компания в результате незаконных операций с государственными ценными бумагами стояла на пороге позора и разорения. Баффетт встал у руля потрепанной компании, выгреб всю грязь, спас Salomon Brothers от банкротства, выговорил у правительства для нее амнистию и в конечном счете принес значительную прибыль всем акционерам, включая себя. Ральф Уитворт из Relational Investors сделал то же самое для Waste Management Inc. Несмотря на жесткое сопротивление руководства компании, которая занималась утилизацией отходов и в результате масштабных махинаций с финансовой отчетностью сама практически превратилась в мусор, Уитворт сумел занять место председателя совета директоров, добился оздоровления компании и пожал плоды — и для себя, и для акционеров Waste Management.
Хотя Уитворт и Баффетт, бесспорно, гении (Баффетт по праву носит прозвище «пророка из Омахи»), инвестиционный активизм того сорта, который я пропагандирую, не ищет «гениального решения» проблемы плохо управляемого предприятия. Наша цель — помешать вопиюще неэффективному менеджменту разрушить акционерную стоимость компании. Этого не получится, если быть пассивным наблюдателем. Чтобы выиграть, в эту игру надо играть.
Легче сосчитать, сколько ангелов поместится на булавочной головке, чем разобраться в комбинациях и метаморфозах «собственных интересов», когда это понятие применяется к чему-то вроде Фонда Гейтсов или фонда Гарвардского университета. Кому конкретно принадлежит право на плоды деятельности эндаумента? Не дарителям, поскольку они не являются инвесторами в корпоративном смысле — они делают пожертвования, не ставя никаких условий (по крайней мере, так в теории). Все же тем, кто вносит пожертвования в фонд, предоставляется некоторое право высказывать пожелания насчет того, куда направлять доходы, полученные с их даров. Следует их направить сегодняшним студентам? Сегодняшним преподавателям и профессорам? Или завтрашним студентам? Или завтрашним профессорам? Как насчет Гейтсов? Их «собственный интерес» направлен на сегодняшний день или на будущее? Сколько они должны направить на борьбу с болезнями-убийцами в самых глухих уголках света, если это уменьшает ресурсы для борьбы с теми же болезнями в будущем, когда станут доступными новые технологии и препараты?
При всей туманности сферы собственных интересов единственный интерес, объединяющий все фонды, — это наличие здоровой акционерной культуры, того, что Гас Леви [70] так прекрасно определил в 1960-х как «долгосрочную жадность» или «жадность в перспективе». Чтобы удовлетворить такую «жадность», вовсе не нужно рассыпаться в реверансах перед Уолл-стрит и финансовым сектором, когда рынки на подъеме, — ведь вы же не обеспечите себе хорошего самочувствия в будущем, расхваливая вашего доктора, когда здоровы. Чтобы иметь здоровую акционерную культуру, необходимо всячески способствовать созданию условий, обеспечивающих рост в долгосрочной перспективе.
70
Густав «Гас» Леви (1910–1976) — трейдер, финансист, специалист по ценным бумагам, старший партнер в Goldman Sachs с 1969 по 1976 год. Именно Леви создал знаменитую философию Goldman Sachs — «будь жадным в перспективе», что означает: если вы получаете долгосрочные доходы, не стоит волноваться о временных потерях.
Благодаря исторически сложившейся в Соединенных Штатах здоровой акционерной культуре скорректированная с учетом инфляции годовая доходность вложений в акции составила за прошедшее столетие приблизительно 6 процентов. Для сравнения: доходность облигаций, с поправкой на инфляцию, — около 2 процентов. Разница впечатляет: с учетом сложного процента миллион долларов, инвестированный в акции, через 25 лет превратится в 4,3 миллиона, в то время как облигации принесут только 1,6 миллиона. Эта же разница, умноженная на десятки тысяч, может четко определить, является ли общество бедным или богатым. Здоровая акционерная культура не просто порождает миллиардеров, хотя, безусловно, она это делает. Она не только помогает наполнить сундуки эндаументов и благотворительных фондов и позволяет их управляющим планировать радужное будущее, хотя и это, безусловно, ее заслуга. Здоровая акционерная культура обогащает все общество.
Как создать и поддерживать такую культуру? В числе многих факторов, необходимых для нормального функционирования фондовых рынков, — четко сформулированная правовая система, основывающаяся на уважении к частной собственности (фактор, отсутствующий, как указывает Эрнандо де Сото [71] , в неформальных экономиках третьего мира). Хотя Соединенные Штаты — страна с относительно эффективной системой частной собственности, собственность — это улица с двусторонним движением, и это особенно верно, когда речь идет о корпоративной
71
Эрнандо де Сото(1941) — перуанский либеральный экономист. Завоевал мировую известность как исследователь неформальной экономики — того сектора теневой экономики, который производит обычные товары и услуги, но уклоняется от официальной регистрации и уплаты налогов. Самая знаменитая его работа — опубликованная в 1989 году монография «Иной путь», которая произвела переворот в представлениях ученых о теневой экономике в современном хозяйстве. Главное открытие де Сото — принципиально новый подход к объяснению возникновения теневой экономики. Основной причиной разрастания городского неформального сектора он считает не отсталость, а бюрократию, препятствующую свободному развитию конкурентных отношений. До его работ считалось, что легальный сектор является носителем современной экономической культуры, в то время как неформальный — уродливый пережиток традиционной экономики. Де Сото доказал, что на самом деле легальная экономика развивающихся стран опутана бюрократическими узами, в то время как именно теневики устанавливают истинно демократический экономический порядок, организуя свое частное хозяйство на принципах свободной конкуренции.
Акционерная культура также способствует взгляду на риск и неудачу как на положительные факторы. Америка в большей степени, чем Европа, обеспечивает среду для смелых экспериментов, часть из которых с неизбежностью заканчивается провалом. Рискнув и преуспев, фонд Гарвардского университета, Билл Гейтс и многие другие фантастически разбогатели. Огромный совокупный капитал, которым располагают благотворительные фонды и эндаумен-ты, — львиная доля капитала США и всего мира — обеспечивает финансирование новых «смелых экспериментов», которые, в свою очередь, обогащают тех, кто их финансирует. Но функционирование системы зависит от веры в то, что на рынках капитала идет честная игра, информацию не скрывают от инвесторов, генеральные директора не растаскивают капитал компании, совет директоров выполняет свои фидуциарные обязанности, а регуляторы едят из рук у тех, кого должны регулировать. Если доверие исчезнет — а сегодня оно под угрозой — и рынки не смогут обеспечить привлекательную стоимость компаний, доходность на рынке акций упадет до уровня доходности на рынке облигаций или даже ниже, и культура, которая на протяжении столетия обеспечивала беспрецедентный рост, разрушится.
Это первый аргумент за включение в процесс корпоративного управления институциональных инвесторов масштаба и значимости фонда Гарвардского университета и Фонда Гейтсов. Если они этого не сделают, то в конечном счете заплатят, вместе со всеми нами. Второй аргумент проще: а кому же еще этим заниматься?
Массовый приток новых акционеров на фондовый рынок за прошедшее столетие значительно размыл структуру собственности. На руках у акционеров ExxonMobil, как я уже писал, 5,73 миллиарда акций. Таким образом, если у человека, скажем, миллион акций на сумму около 75 миллионов долларов, его доля собственности составляет 0,017 процента. Доля столь незначительная, что и не разглядишь. Даже большие фонды, как норвежский Пенсионный фонд, как правило, владеют не более чем 0,5 процента от капитализации компании. Такая «атомизация» собственности еще больше увеличилась, когда сертификаты на акции стали регистрировать на имя номинальных держателей, чтобы облегчить их передачу на хранение кастодианам. В довершение всего большинство корпораций превратили любое мало-мальское участие акционеров в управлении в долгий и затратный процесс.
Все так и предсказывал Абрам Чейес, профессор Гарвардской школы права, который полвека назад преподавал мне корпоративное право. В предисловии к «Корпорациям», академическому труду Джона Дэвиса, другого великого теоретика и историка корпораций, Чейес писал: «Собственность, разбитая на акции, стала размытой собственностью. Она больше не соотнесена с эффективным контролем над операциями компании. Акции стали объектом инвестиций, правами на прибыль, сами превратились в объект владения, купли и продажи. Они все в меньшей степени обозначают традиционное отношение владельца к производственным активам. Процесс принятия бизнес-решений стал прерогативой небольшого управляющего совета, члены которого не являются сами крупными акционерами компании и не подвергаются сколь-либо значительному внешнему контролю или регулированию».
Семьдесят лет назад столь же пророческие слова написали Адольф Берл и Гардинер Минс в книге «Современная корпорация и частная собственность» (The Modern Corporation and Private Property): «С предоставлением управляющей группе полной свободы действий сопряжена опасность возникновения корпоративной олигархии, что может привести к эпохе корпоративного разграбления». Так все и вышло — сегодня мы во власти корпораций, нацеленных на разграбление и не сдерживаемых фактическими владельцами.
Вопрос: кто наведет порядок? Не регуляторы. Они уже продемонстрировали свое нежелание связываться с корпорациями. Не конгресс, поскольку признание корпораций особыми самостоятельными субъектами права («юридическими лицами») позволяет им использовать капитал для влияния на политический процесс. Не исполнительная власть, поскольку избирательные кампании чрезвычайно затратны, а главы корпораций и их союзники щедро поддерживают всех кандидатов — на всякий случай. Не разобщенные индивидуальные владельцы, за исключением редких случаев, когда инвестор-активист с ресурсами Карла Айкена может заставить компанию пойти на реформы или семейный фонд может мобилизовать все ресурсы и как следует встряхнуть неблагополучную корпорацию, как это сделал Фонд Чандлерсов с медиагигантом Tribune Company.