Корректор жизни
Шрифт:
Они присели на камни, потому что Володе захотелось покурить, и оказались полностью скрытыми от всего. Полынь их прятала и дурманила головы, а какие-то сверчки, или цикады верещали на той звуковой частоте, которая вызывает в нас чувство умиротворенной таинственности - так бывает летними вечерами в причерноморских степях.
Она, словно древняя воительница эпохи матриархата, овладела побежденным и поверженным врагом, а потом потребовала белого сухого вина.
Недалеко обнаружился продовольственный магазин, в котором оказался не только "Траминер", но и знакомый продавец - парень из параллельного класса, с которым не виделись уже несколько лет.
В кино, конечно, не пошли, а вместо этого
Уже за полночь, держась друг за друга, выползли обратно на Пушкина и, поймав такси, добрались до своих квартир.
Впереди возвышался высокий монумент. "Мужественная фигура женщины" на вершине параллелепипеда воздела обе руки к небу, держа в одной из них факел. Памятник был посвящен героям-комсомольцам, погибшим за свободу.
Вообще-то, интересных, во всяком случае, довольно-таки больших по размеру памятников у нас в городе немало. Почти все они несут серьезную политическую нагрузку: герою Гражданской войны Котовскому, Борцам за Советскую власть, Освобождению от немецко-фашистских захватчиков, Сергею Лазо, Антону Онике, Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, Георгию Димитрову, Михаилу Ивановичу Калинину, еще один Карлу Марксу...
Что с этим делать? Как к этому относиться?
Талибы в Афганистане, например, уничтожили, расстреляв из пушек гигантские изваяния Будды, простоявшие полторы тысячи лет, потому, что Будда не их Бог, а демократы в России, посносили памятники "не своих богов" с площадей Москвы, перетащив их на пустырь, который теперь считается экспозицией. Разницу в их поведении просто невозможно не заметить - российские демократы не в пример гуманнее талибов, хоть побудительные мотивы у них сходные.
Думается, что копий ломать не надо, не следует придавать мистически-религиозное значение этим вещам. Хотя именно так поступали первые христианские миссионеры, огнем и мечем борясь с язычеством, сжигая и ломая каменных идолов. Теперь о древней, дохристианской культуре наших же предков приходится судить по чудом сохранившемуся, чуть ли не единственному Збручскому идолу, - а ведь их были тысячи! Были величественные Золотые ворота в Киеве, было множество святилищ в Карпатах...
Оценка тех или иных исторических событий сейчас снова изменилась, ну и ладно. Это означает лишь то, что оценки исторических событий меняются. Возможно, будут меняться и впредь, так что, перетаскивать памятники с места на место? Лучше, по возможности, оставлять все как есть, а уж в соответствии со своими убеждениями комментировать. Например, так: "Вот памятник, который Советская Власть ("коммунисты", "русские", "еврейские большевики", "оккупанты" и т.д.
– желаемое использовать) установила в память о так называемом освобождении от фашизма. Это неправда, лично меня (моих друзей, родственников, единомышленников и т.д.) не освободили от фашизма, а лишили возможности создать великое объединение арийских народов". Возможны, разумеется и другие трактовки: "Народ всегда смеялся над этой жалкой попыткой придать высокий смысл оккупации нашего края, недаром этот памятник иначе, как "В гостинице мест нет" и не называли". Ну, и так далее...
Господь рассудит.
Обогнув памятник, Владимир Васильевич двинулся дальше, лишь мельком взглянув на Роддом, в котором родилась чуть не половина всех городских жителей, в котором родился их единственный с Полиной ребенок. Здесь же он и умер, - ему даже имени не успели придумать.
Бульвар катился вниз, позади остались бывший кинотеатр "Москова", даривший в свое время столько прекрасных грез, гостиница "Турист", славная во время оно легкостью нравов заезжих туристических групп,
Заканчивался бульвар, заканчивался Центральный Луч, заканчивался город, - впереди была река, на противоположной стороне которой на возвышении царила церковь Константина и Елены, а за нею - цирк, а выше всех - Рышкановский холм.
Владимир Васильевич постоял на мосту, наслаждаясь ветром, который вечно несся над рекой, используя, в качестве аэродинамической трубы, глубокую и длинную долину, прорытую речным потоком за миллионы лет. Глаза упокоились на мелкой, насквозь проросшей водорослями воде, на древнейшей Мазаракиевской церкви, а мысль блаженствовала нигде, осознавая лишь близость к началу начал, к точке, откуда и пошел расти Город.
Знание, касающееся женщин, лишено ценности.
Ценно то знание, добыв которое, ты становишься знающим, познав же, наконец, то, что так влекло тебя в женщине, то, что казалось наиважнейшим и таинственным, ты вскоре вновь охвачен жаждой познания того же самого...
Воистину, знание, добытое с женщиной, лишено ценности!
Оно бесценно.
Поднявшись вверх до остановки автобусов и троллейбусов, что рядом с улочкой под названием Крутая, каковой она и была, Владимир Васильевич остановился, собираясь дождаться здесь маршрутного такси, идущего на кладбище, - дальше идти пешком не хотелось. Во-первых, еще далеко, а он уже устал, во-вторых, дорога не такая интересная - много транспорта, шума, да и в районе Старой Почты он никогда не жил, а, стало быть, и вспоминать почти что нечего. Разве что единственное в жизни посещение самого удаленного от центра кинотеатра имени Ткаченко...
Владимир Васильевич смотрел вниз, в долину, куда сбегала улочка Крутая, петлявшая мимо старых глинобитных домишек и садиков местных жителей, смотрел на громоздящийся внизу спорткомплекс общества "Молдова", куда он не раз хаживал поплавать в зимнем бассейне, смотрел вдаль, где возвышались новые башни жилых домов, построенных на недавно народившейся улице с гордым названием Набережная, вспоминал бывшую раньше на этих местах паутину земляных улиц, переулков и тропинок, соединявших между собой целый мир старого города, мир одноэтажных домов с огородиками и виноградничками, колодцами и деревянными воротами, собаками, кроликами, дворовыми туалетами, запахами людей, животных, вина, жареной еды, кизякового дыма и валерьянки...
Где-то там некогда жил портной, перешивавший ему из майоровой шинели модное пальто. Портной работал в малюсенькой каморке, служившей одновременно и кухней, сидя скрюченным у грязного оконца, сплошь заставленного пузырьками с лекарствами...
Нет того портного, нет той каморки и той жизни... Когда Владимир Васильевич был Вовкой, все старое казалось ненужным и неправильным, было жалко и портного, и его больную жену, и их бедную жизнь, которую нужно непременно изменить, домишки снести, построить большие многоквартирные дома, одежду шить на фабриках в больших светлых цехах. Он не сомневался, что социализм лучше капитализма, а коммунизм лучше социализма, и что его поколение будет-таки жить при коммунизме...
Владимир Васильевич глядел на свой обожаемый Город, и счастье до телесной дрожи охватывало его: он понимал, что теперь, для новых Вовок и Петек он так же стар и, возможно, жалок, как тот портной, и что они восприняли этот город, таким, каков он есть теперь, полюбили его, в нем расцветет их молодость, любовь, что, придет время, и эти Петьки с Вовками тоже состарятся, и тоже будут ворчать, говоря, что раньше было лучше, что улицы назывались по другому, что люди были другими, отношения были иными, и все повторится вновь и вновь...