Коррида
Шрифт:
Я вежливо предупредил вас о том, что лучше всего вам было бы вернуться к себе во Францию.
– Я охотно признаю, что вы меня вежливо предупредили. Хотя, по правде говоря, я не могу назвать вежливым тот способ, которым вы меня захватили. Черт возьми, сударь, чтобы справиться со мной одним, вы подняли на ноги целый полк! Признайте в свою очередь, что это все-таки слишком.
– Теперь, по крайней мере, две вещи должны быть вам совершенно понятны, – сказал Эспиноза серьезно. – Во-первых, то значение, которое я придавал вашему аресту, и, во-вторых, мое глубокое уважение к вашей силе
– Честь – это серьезно, я согласен, – ответил Пардальян с любезной улыбкой. – Во всяком случае, происшествие со мной имеет одно преимущество: теперь я могу не волноваться за будущее своей страны. Ваш господин никогда не будет царствовать над нами. Ему нужно отказаться от этой мечты.
– Почему же? – вырвалось у Эспинозы.
– Согласитесь, – простодушно улыбнулся Пардальян, – если нужна тысяча испанцев, чтобы задержать одного француза, то я могу быть спокоен. Никогда у Филиппа Испанского не будет войска столь многочисленного, чтобы ему удалось захватить хотя бы самую маленькую часть нашей самой маленькой провинции!
– Вы забываете, сударь, что не все французы таковы, как шевалье де Пардальян. Я сомневаюсь, что среди них найдется хотя бы один, равный вам, – ответил Эспиноза.
– Дорогого стоят эти слова, тем более что их произнес такой человек, как вы, – с поклоном ответил Пардальян. – Но будьте осторожны, сударь: я чувствую, что впадаю во грех гордыни.
– Раз так, не отказывайтесь от отпущения грехов. Ведь я священник, как вы знаете… Впрочем, я пришел сюда лишь затем, чтобы убедиться: у вас есть все необходимое, и в течение этой долгой недели заключения вам оказывали все те знаки уважения, на которые вы имеете право. Я надеюсь, что мои приказы выполнялись. Во всяком случае, если у вас есть какие-нибудь жалобы, не стесняйтесь. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваше жилище было как можно более уютным.
– Тысяча благодарностей, сударь. Со мной тут обращаются как нельзя лучше. Когда мне придется покинуть это место, – а мне наверняка придется это сделать, – я буду ужасно страдать… Но, поскольку вы так ко мне расположены, разрешите, пожалуйста, мои сомнения, вызванные вашими словами.
– Говорите, шевалье.
– Итак, вы только что сказали, что я провел долгую неделю заключения в этой комнате, которая была бы настоящим раем, будь здесь побольше простора и воздуха. Вы ведь это сказали, не правда ли?
– Разумеется.
– Какой же сегодня день?
– Суббота, милостивый государь, неужели вы этого не знаете? Вы оказались здесь в понедельник. Следовательно, я не слишком преувеличиваю, когда говорю, что вы здесь уже неделю.
– Простите мне мою настойчивость, сударь. Но вы уверены, что сегодня у нас суббота?
Эспиноза посмотрел на Пардальяна с растущим удивлением и нескрываемым беспокойством. Вместо ответа он поднес к губам маленький серебряный свисток и издал пронзительную трель. В тот же миг появились два монаха, – доказательство того, что они были прямо за дверью, – которые низко поклонились и замерли, ожидая приказаний.
– Какой сегодня день? – спросил Эспиноза.
– Суббота, монсеньор, – ответили монахи в один голос.
Эспиноза жестом отпустил монахов. Они вновь низко поклонились и вышли.
– Вот видите, – сказал Эспиноза, поворачиваясь к Пардальяну.
Шевалье же между тем размышлял: «Значит, я проспал два дня и две ночи, даже не подозревая об этом. Странно! Что же за гнусное зелье подмешал мне этот святоша? Чего он хочет и какую участь он мне готовит?»
Видя, что Пардальян молчит, Эспиноза заботливо спросил:
– Вы, наверное, потрясены тем, что потеряли Представление о времени? Сколько вы, по-вашему, здесь находитесь?
– Мне кажется, только три дня, – ответил Пардальян.
– Не больны ли вы? – Эспиноза, казалось, говорил искренне.
Тут он заметил нетронутый завтрак.
– Господи! Вы даже не прикоснулись к еде. Эта пища вам не подходит? Эти вина не из тех, что вам нравятся? Заказывайте все что хотите. Преподобные отцы, которые вас охраняют, получили приказ удовлетворять все ваши желания, какими бы они ни были… Им нельзя только открывать дверь и выпускать вас отсюда. Во всем остальном вам предоставлена полная свобода.
– Помилуйте, сударь, я так смущен вашей заботливостью и предупредительностью!
Если в этих словах и была ирония, то она была так искусно замаскирована, что Эспиноза ее не заметил.
– Я понимаю, в чем дело, – сказал он. – Вам не хватает упражнений. Да, очевидно, что такой человек, как вы, человек действия, мало приспособлен к сидячему образу жизни. Вам пойдет на пользу прогулка на свежем воздухе. Не хотите ли вы прогуляться со мной по монастырским садам?
– О, прогулка в вашем обществе мне будет вдвойне приятна, сударь!
– В таком случае идемте.
Эспиноза снова свистнул, и снова появились и так же замерли у двери два монаха.
– Господин шевалье, – сказал Эспиноза, отстраняя иноков, – я пойду впереди, чтобы указывать вам дорогу.
– Хорошо, сударь.
Когда Эспиноза и Пардальян вышли в коридор, к двум прежним монахам присоединились еще двое, и все четверо молчаливо последовали за узником, все время держась в некотором отдалении.
К тому же повсюду: в распахнутых дверях, на поворотах коридоров, на лестничных площадках, во дворе, в тени больших садовых деревьев, – повсюду Пардальян замечал черные рясы. Монахи ходили взад-вперед, кланялись великому инквизитору и неизменно держались на расстоянии.
Так что шевалье, который согласился на эту прогулку в надежде сбежать от своего навязчивого провожатого, должен был сознаться самому себе, что в подобных обстоятельствах это было бы безумием.
Но даже если бы ему и удалось отделаться от великого инквизитора, – что, в общем, было не так уж трудно, хотя Эспиноза и казался полным сил, – как бы он смог миновать бесчисленные двери, охраняемые монахами, все эти двери, которые открывались лишь на мгновение, чтобы пропустить Пардальяна и его провожатых, и тут же вновь закрывались? Как бы он выбрался из лабиринта коридоров, широких и узких, светлых и темных, по которым без конца шныряли люди в рясах? Как, наконец, он смог бы перебраться через высокую стену, опоясывающую двор и сады? Для этого надо было быть птицей.