Корсар
Шрифт:
— Начинаем погрузку, — приказываю я.
Пленных ведут вдоль берега моря к баркасу и катерам, чтобы перевезти на шхуну. Там их разместят в трюмах. Им будет так же тесно, как и неграм, которых везут сейчас в Америку, но не жарко. Да и мучиться придется намного меньше. На палубу погрузим лошадей и лучших коров и быков, чтобы добавить свежей крови ливонским.
По деревне начинают расползаться ароматы вареного мяса. Я оставляю на берегу за старшего Захара Мишукова с приказом не задерживаться здесь, возвращаться, как только мясо сварится, а сам плыву на шхуну на тузике. На палубе шхуны у лаза в трюм образовалась очередь из пленных шведов. Женщины смотрят на родную деревню и всхлипывают, мужчины кривятся и вздыхают, а детям, за редким исключением, весело. Моим матросам постоянно приходится возвращать к родителям слишком любопытных и резвых шалунов. Эти дети уже вырастут подданными Российской империи и забудут про родную шведскую деревню. Природа проведет среди них естественный отбор: потомки более шустрых
74
Шведский военно-морской флот покинул Ревель только в середине сентября. Точную дату не знаю. Десятого сентября, когда я проходил мимо этого порта с седьмой по счету партией белых рабов, флот еще стоял на рейде, а двадцать второго, когда я вышел в очередной поход, его уже не было там. Теперь можно было без напряга вести призы в Нарву. Осталось только захватить их. Я знал одно место, где они наверняка есть — порт Стокгольм. К самому порту пришлось бы идти по шхерам между островами, что чревато неприятными встречами, как с военным кораблями, так и с береговыми батареями, которые наверняка есть на некоторых островах, но я понятия не имел, на каких. Поэтому, приблизившись к шведской столице, я повернул на юг.
В Стокгольме бывал несколько раз в будущем. Маленький город, около восьмисот тысяч жителей (Донецк и то больше!), хотя и считается самым густонаселенным на Скандинавском полуострове. Везде чистенько, все улыбаются, причем в большинстве случаев искренне, что сильно отличает шведов от англичан, американцев, немцев. Улыбаются даже гвардейцы из королевского караула, наряженные в старинную форму, как на маскарад. И не только улыбаются, но и болтают с туристами. В общем, те еще вояки! К тому же, половину караула составляют женщины, что не удивительно при высоком росте, крепком сложении и лошадиных физиономиях большинства шведок. Главное, что большую часть караула составляют все-таки этнические шведы. В Стокгольме, особенно в центре, встретить этнического шведа так же сложно, как в московском Южном Бутово — русского. Единственное место, которое я посещал в шведской столице дважды, хотя цена за билет была около пятнадцати евро — это галеон «Ваза», построенный в начале семнадцатого века, затонувший во время первого своего рейса и поднятый в двадцатом веке. Тогда мне интересно было посмотреть на самый большой военный корабль своего времени, который построили те, кто имел слабое представление об остойчивости. В отличие от новоделов, виденных мною в других странах, корабль «Ваза» был почти полностью оригинален. Я тогда представлял, как капитанил бы на подобном корабле, родись лет на триста лет раньше. Не мечтай — и не сбудется.
Сейчас я веду свою шхуну мимо островов Стокгольмского архипелага, а многочисленные рыбацкие плавсредства разного размера и типа, пересекая нам курс по носу и корме, стремятся в шхеры. Спешат до наступления темноты довезти домой и выгрузить улов. От нас прятаться им незачем. И не только потому, что на мачте поднят шведский флаг. Слабые соседи приучили шведов, что все их боятся, никто не нападает, только защищаются. С юга к архипелагу приближается пинас под шведским флагом. Кроме прямых парусов на фок— и грот-мачтах и крюйселя на бизань-мачте, несет блинд и бом-блинд вместе со стакселем и кливером. С блиндами работать трудно, а скорости добавляют мало, но многие капитаны не спешат отказываться от этих парусов, тем более, когда ветер попутный и слабый. Для нас ветер встречный, идем курсом крутой бейдевинд левого галса. Скорость не больше пары узлов. Можно было бы поднять стаксели и кливера, увеличить скорость, только спешить нам незачем. В темноте пинас наверняка не пойдет по шхерам, встанет на якорь рядом с островами. Разве что капитан безбашенный или пьянющий. Первые встречаются здесь реже, чем трезвенники, а вот вторых еще долго будет хватать. Не в солидных пароходствах, где такие долго не держатся, а у мелких судовладельцев.
Работал со мной старпом-русский — один из вечных старпомов, толковый, исполнительный, с хорошим английским, но нерешительный — и рассказывал, как он в самом начале девяностых, когда русских под иностранными флагами было мало, а шведов все еще хватало, мучился с капитаном-шведом, запойным алкоголиком. Стояли они в немецком порту Висмар, который сейчас под шведами. То ли кто-то из экипажа или грузчиков стуканул властям, то ли немцы просто решили проверить, как позже будут каждые полгода инспектировать все суда в портах Европы, но приперлись на борт два представителя портового надзора. Старший помощник побежал будить капитана, а тот никакой. Тогда старпом надел капитанский китель и принял двух портовых чиновников в капитанской каюте. Сидят они за столом, показывает он им документы, которые не сразу находит.
— Меня срочно на замену вызвали, дела принимаю, еще не со всем разобрался, — объясняет он свою неосведомленность.
— А почему вызвали? — спрашивает дотошный немецкий чиновник.
Старший помощник уже собирался сказать, что капитан заболел, но тут дверь из спальни в кабинет открылась. Проектировщик додумался сделать вход в гальюн не из спальни, как на большинстве судов, а из кабинета, а капитану
Закрыв за ним дверь в спальню, старпом ответил на вопрос:
— Видели, почему?
— Он русский? — после паузы задал вопрос один из немецких чиновников.
— Швед, — ответил старший помощник.
Видимо, шведы ближе немцам по ароматам и алкоголизму, поэтому чиновники на том и закончили проверку, на прощанье пожелав русскому псевдокапитану не следовать примеру своего шведского предшественника.
Капитан пинаса оказался предусмотрительным и не сильно пьяным. Когда начало смеркаться, он поставил судно на два якоря возле входа в шхеры. Чуть позже, когда уже стемнело, и мы встали на якорь неподалеку.
75
Я мог бы остаться на шхуне и подождать, когда подчиненные выполнят мой приказ, но не совсем был уверен в них, потому что не имеют опыта подобных операций. Да и скучно стало. Предыдущие однообразные и безопасные походы накопили во мне столько скуки, что даже перед этим поссорился с женой на радость ей, а то Анастасия Ивановна уже решила, что совсем не люблю ее, не только не бью, но даже не ругаюсь. После полуночи, когда стало так темно, что не только пинас, но и острова были не видны, две абордажные партии, обмотав весла тряпками, чтобы меньше шума производили, на двух катерах отправились к шведскому судну. На первом на носовой банке сидел я, а на втором командовал Захар Мишуков. Шли медленно. Три-четыре гребка — и дальше по инерции. Собирался выйти впереди носа пинаса, а потом подвернуть, но вдруг заметил высокий темный корпус прямо по курсу. Какие кранцы не крепи на борту катера, как осторожно не подходи к борту, а удар будет относительно громкий. Тех, кто в каютах, не разбудит, а вот вахтенного на палубе — наверняка. В том, что вахтенный спит, я не сомневался. Иначе бы уже поднял тревогу. Мы прошли вперед, к правому якорному канату.
Канат был пеньковый, толщиной сантиметров пятнадцать и у воды мокрый. Мои руки в кожаных перчатках соскальзывали порой, но ноги в суконных штанах держали канат крепко. По канатам и деревьям я с детства лажу хорошо, будто знал, что это умение пригодится в будущей профессии, хотя мысль стать моряком пришла в старших классах школы и тогда уже почти не осталось парусников. Дальше пошла сухая часть каната, лезть стало легче. Перед тем, как поднять голову над планширем, я замер и прислушался. Если меня засекли, то, как только подниму голову выше планширя, получу по ней тяжелым предметом, может быть, повезет и деревянной вымбовкой от шпиля, а не топором, после чего свалюсь в воду и утону раньше, чем приду в сознание. Что со мной будет дальше — не знаю. Скорее всего, на этом и закончится вечная жизнь данного тела и вечная душа отправится искать новое и начинать сначала, с зачатия, позабыв всё, что было раньше. Разве что станет писателем исторических романов и вспомнит кое-что. Сперва я положил на планширь левую руку. Вдруг не выдержат нервы у бдительного вахтенного и ударит по ней? Руку, конечно, жалко, но она не так важна, как голова. Или я еще не всё знаю о роли головы и рук? Правой рукой схватился за планширь уже спокойнее, а потом и подтянулся, опершись на обе. По голове не получил и облегченно выдохнул.
Пока что кнехты — это одно или, как на этом судне, два установленных вертикально на палубу трюма, дубовых бревна, верхние части которых примерно на метр возвышаются над палубой полубака, и не соединенных горизонтальной чуркой. Толстые канаты обоих якорей были положены восьмерками каждый на свой кнехт. Незадействованные части канатов лежала колышками на палубе по обе стороны деревянного шпиля, установленного перед фок-мачтой. Обычно при стоянке на якоре на баке выставляют вахтенного матроса. Я предполагал, что он кемарит, присев за шпиль. По крайней мере, там бы прятался от ветра я. Ветер сейчас хоть и слаб, но сырой и неприятный. Не нашел ни за брашпилем, ни за скойланным бухтой, запасным канатом у самой фок-мачты. Вахтенный сидел на трапе левого борта, ведущем с полубака на главную палубу. Прижав к груди руки, кисти которых были спрятаны в рукава, и привалившись правым плечом к фальшборту, шведский матрос тихо посапывал, коротая нудную вахту. По сопению я и обнаружил его, а то так бы и налетел в темноте. Проснулся он быстро, а вот умирал с перерезанным горлом долго и до последнего скрёб зубами мою перчатку, зажимавшую его рот. На палубе возле комингса трюма спал второй матрос, может быть, тоже вахтенный. Остальные были в носовом кубрике, дверь в который располагалась в высокой переборке полуюта, которая на пинасах имеет прямоугольную форму и идет от нижней палубы, отделяя носовую часть судна от трюма. Я открыл эту дверь, хапанул ноздрями вонищу немытых тел, грязной сырой одежды и обуви и сразу закрыл, подперев деревянным бруском, который лежал на палубе у фальшборта. Пусть и дальше спят. Помешать захвату судна все равно не смогут.