Корсары Николая Первого
Шрифт:
– Пожалуй что нет, – после долгой паузы ответил Александр. – Нет предела человеческой подлости.
– То-то и оно. Не все, конечно, оказались столь малодушны, однако же больше половины. И практически все из самых богатых, – Бойль поморщился. – Притом, что из простонародья, даже из каторжников, воевать за Россию готовы почти все. Эти же… Соль земли, чтоб их! Большие деньги развращают. Хотя я такого, честно говоря, не ожидал.
– Обидно…
– Не то слово.
Показалось, или на лице адмирала мелькнула легкая, почти незаметная тень вины? Может, и не показалось. А главное, понятно, из-за чего. Выставил информацию, полученную от пленных, на всеобщее обозрение. Не знали бы купцы – сидели б тихонечко и никаких уставом не прописанных телодвижений не делали.
– А главное, никого не волнует, что мы за победы платим кровью.
– Вот именно, – слегка оживился адмирал. Видимо, решил, что его секундная слабость осталась незамеченной. – На фоне этого Куропаткин выглядит очень приличным человеком. Для него деньги хотя бы не главное. Поэтому вечером, когда он к вам прибудет, не смотрите на него волком. И да. Не задерживайтесь в порту. Иначе наши любители торговли запросто могут выкинуть какой-нибудь фортель. Не доверяю я тем, у кого патриотизм меряется деньгами.
– А как же Кузьма Минин? – не удержался от легкой шпильки Александр.
– А был ли он? И если был, насколько соответствовал легенде? Не знаете? Вот и я тоже. Поэтому отправляйтесь-ка на свой корабль, Александр Александрович, и готовьтесь к отплытию. Чем раньше вы уйдете в поход – тем лучше.
Утро было таким… слегка бодрящим. Именно что слегка, для веселья поводов особо не было. Шел мелкий, противный дождь, а облака висели так низко, что, кажется, можно было переломать о них мачты. И – полный штиль! Александр даже опасался, что выход в море придется отложить. Но после обеда тучи слегка рассеялись и поднялся ветер. Несильный, однако для того, чтобы дать ход, вполне достаточный. И относительно небольшим боевым кораблям, и изрядно над ними возвышающейся «Санта-Изабель».
– Ну все, Александр Александрович, удачи.
Сегодня они уходили без какой-либо помпы. И погода не способствовала, и общее настроение людей. Даже сам адмирал был один, без свиты. Оно и к лучшему, наверное, хотя бы можно было поговорить напоследок по-человечески, не обращая внимания на этикет и субординацию.
– Спасибо за все, Роман Платонович!
– Ладно вам, – адмирал улыбнулся, и от уголков глаз разбежались тоненькие, будто солнечные лучи, морщинки. – Берегите себя. Погибать вам совсем нежелательно.
– Сам не хочу, – улыбнулся Верховцев. – Ничего, бог даст, скоро увидимся.
– А куда ж мы денемся, – вновь улыбнулся Бойль. – Ладно, все, идите уж!
Когда корабли оделись парусами и двинулись к выходу из гавани, он все еще стоял на причале и смотрел им вслед. О чем он думал? Радовался, что смутьян наконец перестанет баламутить общество? Или сожалел о том, что не может сам возглавить поход, и далекая молодость, ветер в лицо и палуба под ногами остались в далеком прошлом? Кто знает. Он просто стоял и смотрел, как уходит эскадра, и Верховцев, обернувшись, уже далеко, на грани видимости, смог различить на причале его одинокую фигуру. Он не знал, что видит так много помогавшего ему адмирала в последний раз [76] .
76
Роман Платонович Бойль умрет в декабре 1854 года в Санкт-Петербурге, куда прибудет по делам обороны Архангельска. После него останутся дочь и семь сыновей, которые продолжат династию морских офицеров.
Патрульный бриг отсалютовал эскадре флагом. На «Новую Землю» легла вся рутина службы по охране акватории. Задача, вполне адекватная как возможностям корабля, так и противнику, точнее, его отсутствию. Вряд ли команда была этому очень довольна, все же единственному оставшемуся в Архангельске полноценному кораблю теперь предстояло находиться в море постоянно, заходя в порт лишь для пополнения запасов, но тут уж никуда не денешься. Любую задачу кто-то должен выполнять, и если в бою русскому бригу поучаствовать не довелось, то отработать затраты
До горла Белого моря «Миранда» шла под парами. Александр, пользуясь случаем, давал возможность новым механикам попрактиковаться с машиной в условиях реального похода. А куда деваться? Британского специалиста с ними больше не было, и рассчитывать теперь приходилось исключительно на собственные силы. Верховцев и сам почти все время провел в машинном отделении. Во-первых, присматривая, чтобы его люди ничего не натворили, а во-вторых, и сам пытаясь закрепить в памяти нюансы обращения с машиной. В прошлых походах он по мере сил учился этому, но большую часть времени приходилось быть наверху, на мостике. Сейчас было пока спокойно, и, памятуя о том, что повторенье – мать учения, он по мере сил нагонял упущенное.
Надо сказать, освоились балтийцы очень быстро. Все же опыт работ с паровыми машинами, пусть и на отечественных кораблях, у них был немалый. Зато на уголь ворчали так, словно это был любимый престарелый дядюшка, никак не собирающийся умирать и оставлять им наследство. Мол, был бы английский, малозольный… А так – работать тяжело, и топки постоянно чистить приходится [77] .
Впрочем, работа для них продолжалась недолго – аккурат до Сосновца, где была проведена догрузка углем из остатков английского склада. После этого шлюпу предстояло, как и остальным кораблям эскадры, идти под парусами, сберегая топливо. Нагрузка на механиков сразу падала, хотя очистку и профилактику узлов машины производить требовалось. Учитывая габариты оборудования, работа тоже немалая.
77
Для тех, кто не в курсе. Лучший уголь для пароходов – кардиф, сорт каменного угля, добываемого в Англии. Отличается высокой теплотой сгорания, лёгкой горючестью, даёт мало дыма. К концу XIX века паровые машины проектировали именно под него, и другие сорта угля могли использовать с большими ограничениями. В описываемый период паровые машины были намного примитивнее и «переваривали» что угодно. Но использование топлива низкого качества эффективность давало меньшую, а усилий требовало больших.
Правда, очень скоро выяснилось, что механики – они такие механики! И, опять же, стало ясно, почему именно их предпочли выпихнуть с Балтики. Под шумок, несмотря на постоянный вроде бы контроль, они ухитрились собрать в машинном отделении самогонный аппарат. К чести своей, присосались к нему они только после того, как началось путешествие под парусами, однако же перспектива оказаться в решающий момент с недееспособными механиками выглядела так себе. А учитывая широту русской души, которая обязательно приведет к тому, что они поделятся продукцией с палубными матросами…
В общем, Александр выдал такие слова и сочетания, что присутствующие восхищенно открыли рты, а наиболее молодые и неопытные даже слегка покраснели. А потом капитан долго размышлял над тем, что делать дальше – то ли похвалить за находчивость и мастерство, то ли применить опыт железнодорожников [78] . В итоге механики отделались двенадцатичасовым стоянием на палубе в полной выкладке, чтоб мозги проветрились, и это было еще мягким наказанием. Аппарат же аккуратно демонтировали и перенесли в корабельный лазарет, дабы, случись нужда, можно было бы произвести спирт для медицинских нужд. Учитывая, что новый корабельный врач был убежденным трезвенником, можно было надеяться, что злоупотреблять доверием сам и снабжать пойлом матросов он без крайней нужды точно не будет.
78
С 1851 года на Николаевской железной дороге пассажирам было запрещено пьянствовать. Пьяных имели право высаживать на промежуточных станциях и пороть в подвалах.