Кортес
Шрифт:
Если бы дон Эрнандо поступил также! Однако он, увлеченный мнимо перетрусившим и удирающим противником, так и не удосужился проверить, засыпал ли казначей Альдерете водные пути, пересекавшие главный проспект.
Что поделаешь, испанец горяч! Осады ему не по нраву. Куда как любо врубиться в ряды врагов и гнать их до самой рыночной площади.
В виду рынка положение внезапно изменилось. Затрубил рог Куаутемока, загрохотал огромный бубен на вершине большого теокали, и орды совершенно обезумевших от храбрости и дерзости ацтеков с диким визгом и свистом бросились из боковых проулков на колонну Кортеса. Началась бойня... Самого Кортеса стащили с коня. Семь ацтекских воинов - все, как рассказывали, в шлемах в форме орлиных или
Представь, что мы, в отряде Альварадо, испытали, когда ацтеки, спрятавшиеся за земляным валом, вдруг выбросили оттуда отрубленную головы и закричали радостно-истошными голосами: "Малинцин! Малинцин!"
Мы замерли - отрубленная голова точно принадлежала испанцу. Те же усики, редкая бороденка, что была у Кортеса. И шевелюра тоже особой пышностью не отличалась. Альварадо сразу потерял веселое настроение и, взревев как бык, направил лошадь в канал, пересек его и врубился в ряды индейцев. Мы с жуткими криками... Ты напиши так - с криками: "Сан Яго и сан Педро!.." - бросились ему на помощь. Индейцы сразу уволокли отрубленную голову, что несколько подняло нам дух. Скольких мы уложили - не сосчитать.
Скоро пришло известие, что дон Эрнандо жив, только весь помят и контужен. Конечно, ведь он был в латах и рухнул со здоровенной кобылы! Любому не поздоровится... Альварадо отобрал трех человек и решительно свернул в боковой проулок. Ацтеки никак не ожидали подобной прыти, и мы, хотя и с боем, но все-таки прорвались в лагерь Кортеса.
Там уже находился Гонсало де Сандоваль, тоже сумевший вместе с конной охраной пробиться через город в штаб-квартиру. Он сурово укорял капитан-генерала.
– Вот какие дела, командир, вы наделали. Так-то вы использовали ваш опыт! Так-то следили за исполнением своих собственных приказаний!..
Тот, повесив голову, сидел на барабане и твердил как заведенный.
– Прав, ты во всем прав, сыночек мой Сандоваль! Во всем ты прав... Это наказание за мои грехи!
Потом, словно проснувшись, принялся ругать Альдерете, что тот не проследил, чтобы солдаты как можно тщательнее засыпали канал. Казначей тоже не остался в долгу. Началась такая перебранка! Наконец Кортес, сославшись на ранения - сам свидетель, отделали его индейцы изрядно!
– передал на время командование Сандовалю.
Тот со злобным видом отсалютовал шпагой и тут же принялся обсуждать с Альварадо и другими офицерами срочные меры по спасению армии.
Урон Куаутемок нанес нам значительный. 62 человек попали в плен к индейцам, мы потеряли 8 коней. Сколько тласкальцев и других союзников сосчитать было невозможно.
Бой затих после полудня. В городе неожиданно возникла жуткая тишина. Мы тоже притихли... Я уже догадывался, чем дело, а молодым солдатам все было в новинку. Альварадо, Франсиско де Лас Касас и Хуан Харамильо были с нами, в первых рядах. Наши ребята прятались за восстановленной баррикадой, носа не высовывали, чтобы ненароком не словить пущенную индейским снайпером стрелу или камень, однако и на той стороне тоже вдруг стало тихо. Город словно вымер. К вечеру ацтеки разложили костры на всех пирамидах, расположенных в городской черте. Огни заполыхали даже в неблизком от нас Тлателолько. Храм Уицилопочтли возвышался в нескольких сотнях шагов от нас и от отряда Кортеса. В сумерках костры загорелись ярче и, наконец, при последнем свете дня мы различили многолюдную процессию, медленно взбиравшуюся по ярусам большого теокали. Шуточки в наших рядах сразу стихли. Альварадо покусывал губы и напряженно следил за разворачивающейся церемонией. Харамильо совсем отвернулся - стоял у стены и носком сапога выковыривал булыжник из мостовой. С первым же уханьем священного барабана, с первыми же торжествующими звуками рога предводителя Теночтитлана он не выдержал и тоже глянул в ту сторону.
Впереди вышагивали жрецы, за ними воины. Сколько их было - сосчитать невозможно. Шли пританцовывая. По кругу обходили пирамиду, взбирались по лестницам, пока наконец не достигли вершины. Здесь их ряды раздались и мы увидели пленников. Они были обнажены по пояс. Некоторые из них отчетливо выделялись белой кожей. Жрецы заставляли их приплясывать, воины тыкали тупыми концами копий. На головах у пленников были напялены головные уборы из перьев.
Мы затаили дыхание. Вот дюжие жрецы схватили первого белого человека, сорвали с него головной убор, повалили на жертвенный камень - грудь его круто выгнулась в сторону неба. Взмах руки, короткое копошение - и первое сердце затрепетало в высоко поднятой ладони жреца. Тело тут же сбросили со крутой лестницы, и несчастный, еще, наверное, живой, покатился к подножию пирамиды, где его тело приняли жрецы и тут же потащили в особую пристройку, где готовили священное варево из человеческого мяса.
Вот второе сердце очутилось в поднятой руке жреца. Мне даже показалось, что от него исходил легкий парок...
Первой не выдержала Хуана. Она была облачена в панцирь с крыльями на плечах, на голове солдатская каска. Все это время, пока процессия взбиралась по ступеням пирамиды она громко молилась. Ее голос, наверное, долетал и до индейцев, которые тут же, как была принесена первая жертва, завыли и завизжали в своем укрытии.
Неожиданно Хуана вскочила, неловко вытащила шпагу - она была длинновата для нее, но в бою женщина ловко ею орудовала, - и закричала:
– Разве вы мужчины? Разве христиане?..
– потом неожиданно тонок, совсем по-бабьи заверещала.
– О-о, сан Педро! Сан Яго!
– и бросилась в воду.
Мы дрались в ту ночь как никогда в жизни, но против нас была такая сила, что к теокали мы так и не смогли пробиться. Скоро бой затих не только у нас, но и со стороны колонн Сандоваля и Кортеса. Никто не мог заснуть, все мы молились, поминали имя Божие, просили спасти нас от подобной напасти. Тем временем на вершине пирамиды продолжалось постыдное действие".
Он замолчал, потом, после недолгой паузы, заявил:
– Теперь скажу два слова о себе... Очнись, Хосе. Пиши, сынок, пиши.
Писец помотал головой, взгляд его осмыслился. Он склонился над бумагой.
– Скажу два слова о себе. Так и занеси - "два слова о себе". Поведаю об одной странности, которая долго меня мучила, да так и осталась неразгаданной. С тех пор, как я стал свидетелем, как наших бедных товарищей приносили в жертву, меня начал преследовать страх, что и меня постигнет та же участь. Мысль эта стала такой навязчивой, что канун каждой битвы стал для меня мучением. Всякий знает, что я не трус, меня любили и уважали за храбрость. Но боязнь была!.. Она отпадала лишь в самом бою, что тоже очень удивительно. В чем тут дело, я до сих пор не знаю - виновата ли излишняя усталость или постоянное напряжение? Это дело прошлое, а посему я свободно могу поведать об этом читателю". Записал?
Хосе кивнул.
* * *
После первой ночи жертвоприношений в Теночтитлане на пять дней установилось зыбкое перемирие. Куаутемок разослал по окрестным городам головы людей и коней. Жрецы уверяли молодого тлакатекутли, что Уицилопочтли доволен и вновь принял ацтеков под свое покровительство и по истечении восьми суток им будет дарована победа. Ацтеки повеселели, начали кричать испанцам:
– Эй, вы, ни на не годные пополокас! Белые злодеи!.. То-то вам в родной земле места не нашлось. От вашего государя вы сбежали, от честного труда тоже. Не умеете ни дом построить, ни поле засеять. Даже в пищу не годитесь, мясо ваше жесткое и горькое, как желчь.