Кортик. Бронзовая птица
Шрифт:
— Почему?
— Это длинная история. Она думает, что Генка умер, и если ей так прямо бухнуть, то у нее от радости может случиться разрыв сердца.
— Мы с ней почти незнакомы, — сказала Лена. — Она живет очень замкнуто.
— Вообще, — продолжал Миша, — никому не говорите. И папе своему не говорите.
— Папа умер, — сказала Лена.
Миша смутился:
— Извини. — И, помолчав, спросил:
— Как же вы теперь?
— Работаем с Игорем «два-Буш-два, воздушный аттракцион».
Они подошли к небольшому домику.
— А вот здесь живет
Из-за высокого забора виднелась только крыша с ноздреватой коркой снега по краю.
— Как эта улица называется? — спросил Миша.
— Ямская слобода, — сказал Игорь. — Наш номер восемнадцать, а Терентьевых — двадцать.
— Хорошо ты искал! — Миша с упреком посмотрел на Генку.
— Не понимаю, — бормотал Генка, отводя глаза, — как это я пропустил.
— На этой стороне даже нет лыжных следов, — заметил Слава.
— Как — нет? — бормотал Генка, рассматривая дорожку. — Куда они делись?.. Стерлись! Видите, движение какое! — Он показал на пустынную улицу.
— Зайдемте к нам, — предложила Лена. — Мы, правда, три дня не были дома, но сейчас затопим, и будет тепло-тепло.
Домик был маленький и тихий. Пушистый иней лежал на окнах. Равномерно тикали на стене часы. Чуть скрипели под ногами половицы. Пестрые дорожки лежали на чисто вымытом полу. Большая керосиновая лампа висела над столом. На стене в рамах висели большие портреты мужчины и женщины. У мужчины густые нафабренные усы, аккуратный пробор на голове, бритый подбородок упирался в накрахмаленный воротничок с отогнутыми углами. «Точно так, как на дедушкином портрете в Ревске», — подумал Миша.
Лена переоделась в старое пальтишко, обула валенки и повязала голову платком. Она выглядела теперь деревенской девочкой.
— Пошли за дровами, — сказала она Игорю.
— Мы принесем! — закричали мальчики. — Покажи где.
Лена отперла сарай. Миша и Генка кололи дрова. Слава и Игорь носили их в дом.
Генка вошел в азарт.
— Мы их все переколем, — бормотал он, замахиваясь топором.
Полено никак не поддавалось.
— Возьми другое, — сказал Миша.
— Нет, — Генка раскраснелся, буденовка его сдвинулась на самую макушку, — полено упрямое, но и я тоже.
Вскоре печь запылала ярким пламенем. Ребята уселись возле нее: Лена и Слава на стульях, остальные на полу.
— Вот так и живем, — сказала Лена. — Приезжаем сюда только в свободные дни, когда не выступаем.
— Нужно переехать в Москву, — пробасил Игорь.
— А мне жалко, — сказала Лена, — здесь папа и мама жили.
Пламя в трубе протяжно завыло, рыжие пятна заплясали на полу.
— Мы здесь будем всю неделю, — сказала Лена. — Приезжайте к нам.
— Не знаю, — сказал Миша, — на этой неделе мы будем очень заняты.
Помолчав, спросил:
— Скажи, у вас есть чердак?
— Есть.
— Из него виден двор Терентьевых?
— Виден. Зачем тебе?
— Хочу
— Пойдем, покажу.
Миша и Лена вышли в холодные сени, по крутой лестнице поднялись на чердак.
— Дай руку, — сказала Лена, — а то упадешь.
Они перелезли через стропила и подошли к слуховому окну.
Поселок лежал большими квадратами кварталов, за ним темнел лес, разрезанный надвое дальней железнодорожной колеей. Чернели на снегу длинные тени домов, сараев, заборов. Телеграфные провода струились от столба к столбу, фарфоровые ролики комочками ютились на перекладинах. Было светло почти как днем.
Лена стояла рядом с Мишей. Лицо ее, освещенное луной, казалось совсем прозрачным. Она держала Мишу за руку. Оба молчали… Миша рассматривал старинный каменный дом, дворовые постройки, запущенные и частью разрушенные, сваленные вдоль забора бревна. Нетронутый снег на правой стороне участка и замерзшие окна указывали, что под жилье используется только левая его половина.
Двор был пуст.
Завыл где-то гудок паровоза и сразу оборвался.
Дверь дома открылась. На заднее крыльцо вышел высокий человек в накинутом на плечи полушубке. Он стоял спиной к Мише и курил. Потом бросил окурок в снег и медленно повернулся.
Миша изо всех сил сжал руку Лены.
Это был Никитский.
70. ОТЕЦ
Домой ребята вернулись поздно вечером.
Мама читала. Она обернулась к Мише и укоризненно покачала головой.
— Понимаешь, мама, встретили в Пушкине знакомых и задержались. Я там поужинал, так что не беспокойся. — Он заглянул через ее плечо в книгу. — Ты что читаешь? «Анну Каренину»…
Она почувствовала в его голосе равнодушие и спросила:
— Тебе не нравится?
— Не особенно. Я люблю больше «Войну и мир». — Миша сел на кровать.
— Почему?
— В «Войне и мире» герои все серьезные: Болконский, Безухов, Ростов… А здесь не поймешь, что за люди. Стива — бездельник какой-то. Ему сорок лет, а он из себя все деточку строит.
— Не все герои легкомысленны, — возразила мама. — Например, Левин.
— Левин посерьезней. Да и его ничего, кроме своего хозяйства, не интересует.
— Видишь ли, — мама медленно подбирала слова, — это были люди своего времени.
— Я понимаю. — Миша уже лежал под одеялом, заложив руки под голову. — Это великосветское общество. Но и в «Войне и мире» тоже рисуется великосветское общество. А посмотри, какая разница. Там люди имеют цели, стремления, сознают свой долг перед обществом, а здесь не поймешь, для чего они живут, — например, Вронский, Стива. Ведь человек должен иметь цель в жизни?
— Конечно, должен, — сказала мама, — но каждый из героев «Анны Карениной» имеет цель. Правда, эти цели сугубо личные: например, личное счастье, жизнь с любимым человеком. Маленькие цели, конечно, но все же цели.