Корзина полная персиков в разгар Игры

Бородин Владимир

– Вот, я так и знал!– зашёлся он довольно гнусным смешком.

– В чём дело?– растерянно и раздражённо бросил Сергей.

– Не выйдет! Не на таких напали! – взгляд вошедшего выражал уже неприкрытую ненависть.

– Да в чём дело, что я Вам сделал?– отступив на шаг заговорил Охотин.

Человек погрозил ему узловатым пальцем:

– От того и статическое электричество у Ваших соседей сверху появилось, так я и знал! А я смыслю в электричестве, сударь.

Для Сергея вся ситуация стала немного проясняться: судя по всему, к нему явился сосед, а он помнил разве что соседей на своей лестничной площадке. Но, как может, от того, что его единственный электрический прибор, помимо убогой люстры – настольная лампа стоит на столе «злобное статическое электричество ползти» вплоть до соседей сверху? Спросить бы у нашего физика и математика Пети. Бред! Да псих он, и всё тут, выпроводить его надо поскорее,

не терять время. Сосед согнулся и постучал жёлтым ногтем по злополучной лампе:

– Теперь Вы так легко не отделаетесь, молодой человек! – продолжил он со злобным смешком.

Хотелось лишь одного, чтобы сей скверный тип убрался поскорее и Сергей начал:

– То, что Вы изволите утверждать, что статическое электричество распространяется отсюда до Вас есть ничем необоснованное дилетантское заявление…

– Это мы ещё посмотрим, кто из нас тут дилетант! – взъерепенился посетитель.

– Будьте добры, любезный, покиньте мой дом! – рассердился не на шутку хозяин.

– Попробуйте-ка выставить меня! Да я полицию вызову! – бесился с истеричными нотками в голосе незваный гость.

Тем не менее, Сергей, превосходящий его по массе раза в два, легко и просто выставил его и захлопнул дверь. Оттуда некоторое время доносились ещё раздражённые выкрики, но вскоре всё стихло.

«Душевнобольной, бедняга, – с сожалением вздохнул Серёжа, – эх всё не так. Некогда Охотины всенепременно встречались в течение Светлой седмицы и даже христосовались от мала до велика. Ещё не так давно. И этого не стало. Отчуждение внутри семьи нашей нарастает, как и напряжённость во всей Империи. И не только Боря виновен в этом».

В тот день больше так и не писалось, а к вечеру, вместе с прорывом в тучах и неуверенно выглянувшем солнышком, почтальон принёс Серёже приглашение от любимой сестрёнки Евпраксиюшки на её день ангела, что намечается уж скоро, в мае. «Ты одна – последняя радость в моей жизни, а та, вторая – просто кара для меня. Как рад я вновь видеть тебя, Прося, но как боюсь я очередной встречи с женой брата! Настасья, ты несчастье моё! Наказание мне Свыше. Вот, кажется, и рифма пошла. Это будет нечто трагически-возвышенное, но вместе с тем и греховное. Назову «Крыло Чёрного Ангела», пожалуй. Должно потянуть на поэму!». Сергей хватается за гусиное перо, но выходит вновь не то:

«В то утро хмурое я в лепрозории нашёл себя навеки затворённым.

В том лепрозории поручено отхожие места мне было очищать…

И спорадически порос я спорыньёю,

Уж целый год с тех пор я в струпьях весь брожу,

В потёмках часто спотыкаясь.

Колтун в власах, куски коросты, перхоть,

Мне тошно от того, что существую я…

Панурговым бы стадом облаков

По небу в пароксизме боли я б промчался

Сакральный смысл тех слов

Стал ясен для меня!

Я сдал себя в виварий на заклание!»

Сергей решительно отбросил перо, до конца дня читал Монтеня, а затем долго возился со странным непонятным ему растением, разрыхляя почву. Было похоже на то, что растение это ощущало себя в чужом тёплом доме преспокойно-уверенно и даже нахально.

Надвигалась середина месяца мая с клейкостью тополей и грозами, а вместе с ней и день ангела всеобщей охотинской любимицы Евпраксиюшки. Все члены большого семейства давно получили приглашения и ожидали этого дня, по большей части с радостью, не говоря о родителях. Исключение составлял Борис, у которого было слишком много забот и огорчений, как на службе, так и дома. Пётр, после пасхального загула, исправно посещал университет, а на досуге пытался разгадать вековые математические загадки. Дмитрий и вовсе погрузился в подготовку к экзаменам и сидел за книгами ночи напролёт, а юный кавалерист переживал, что на этот раз ему не удастся выбраться в Белокаменную. Глеб сидел за рабочим столом, перелистывая скучноватую сводку важных преступлений за вчерашний день, переданную ему самим Лебедевым. Ничто не приковывало взгляд – одни пьяные драки ломовых, да мастеровых, до тех пор, пока он не дошёл до строки со словами: «Ограбление отделения Русско-Китайского банка с кражей значительной суммы». Обратившись за деталями по этому делу, Глеб докопался до неожиданной детали: «Ограбление с отсутствием улик, за исключением обронённой, возможно злоумышленником, косточки персика посреди коридора». Почесав затылок и разгладив коротко стриженную каштановую бородку: «Надо будет обсудить с Василием Степановичем. Руки до всего не доходят». Для очистки совести Глеб решил просмотреть и «Полицейскую сводку городских Происшествий», обыкновенно пестревшую лишь новостями о подкидышах, да самоубийцах. На этот раз обратила на себя внимание заметка о младенце мужского пола, с кожей истерзанной колючками, подкинутом в Сандуновские

бани. В тот же день Глеб лично осмотрел визжащего от йода и боли в кишках несчастного подкидыша и удостоверился в том, что младенца изранили не колючки, которые цепляются за кожу и рвут её иначе, но намеренно резали чем-то острым. При дальнейшем изучении дела Охотин убедился, что младенец был усыплён травами, а потом порезан. Орудие истязания, как оказалось, было завёрнуто в его пелёнки. Это была такая же косточка с очень острым концом. Выяснил Глеб и небезынтересную для них деталь ограбления банка. Налётчики действовали чётко очень профессионально. Не было ни единой лишней поломки, или никчёмной крови, кроме одного оглушённого охранника, а второго, внутри помещения, отравленного газом. Ни малейших следов оставлено не было. При этом среди хаоса бумаг на столе, Глеб обнаружил бумагу со знакомым аккуратным почерком с рисунком дерева с подчёркнуто-утрированными огромными плодами персика, в кроне которого была наклеена маленькая фотография невзрачного человека средних лет с самодовольным выражением. Глеб отметил сам про себя, что попроси его кто описать это лицо через полчаса, он бы и двух слов не выдавил.

Через несколько дней состоялся очередной семейный сбор в доме старика Охотина по случаю дня ангела младшей его дочери. И всё проистекало, казалось бы тихо мирно и радостно, на этот раз. А главное, что обнадёжило Сергея, не пришла Настасья. «Можно было сохранить присутствие духа и собственного достоинства, а не опасаться прорыва чувств с неизбежным оскорблением брата. Но ночь, конечно же, предстояла бессонная даже и не встретив Её, ночь в источающем душу зове к Ней лишь от одной мысли о Ней. Ужаснее всего, что и описать эти чувства поэтически никак не удавалось ни в ходе такой ночи, ни после». Сергей боялся подобных ночей с зовом, исходящем из глубин подсознания. Не на шутку опасался сойти с ума, и стремился избегать даже мыслей о Настасье, не то что встречи. «От Лукавого все эти мысли и чувства, от Нечистого!» Неприход Настасьи, объяснённый мужем её недомоганием, был многими воспринят не иначе, как капризом гордячки и её нежеланием уважить ту, у которой мать всего лишь купеческая дочь. Но и это не омрачило ход застолья с многочисленными яствами, коим все отдавали должное. Общение членов семьи в тот тёплый весенний вечер в садике у генеральского особняка за столом под отцветающими яблонями, казалось бы, не предвещало бури. С ними рядом сидели Прохор Парфёнович и даже Гликерия Карповна, под присмотром которых вырастали дети и воспринимавшиеся детьми не иначе, как членами семьи. Закусив очередной стаканчик сливовой наливки маринованным груздем, Глеб коротко рассказал о своих малоприятных столичных впечатлениях, остановившись подробнее на двух студентах, распивающих шампанское поутру посреди города.

– Что делается с державою нашей, – мрачно констатировал, почёсывая бородищу, Гордей Евграфович.

– Дошла-а-а, – как всегда вторил командиру своему не совсем уже трезвый Прохор блеющим голосом.

– Да что же это на свете делается!– развела некогда пышными руками Капитолина Климентьевна.

– Ох, горе нам будет, – после всеобщей паузы прошамкала невнятно Гликерия, перекрестившись.

– Полноте, господа, Россия и не через такое проходила, – попытался подкинуть за стол оптимизма Сергей.

– А я б по рылу им обоим, студентам тем, – тихо добавил Пётр.

– Ты б за языком своим следил в обществе, – одёрнула его Варвара, которую меньше всего взволновал рассказ о студентах.

– Не в Обществе же, Настасья-то не пришла, – парировал Петя, – Остынь немного, сестричка.

– Молоды ещё, одумаются, – вставила своё виновница торжества.

– А что вы хотите, господа, – вальяжно откинувшись на стуле, не спеша, взял своё веское слово Борис, – общество расколото на полярные группировки и мирно им уже не жить. И за год до того министр просвещения России, Боголепов, был смертельно ранен террористом-тоже студентом. И уже тогда многие рьяно оправдывали убивца. Почему лучшая часть общества защищает даже убийц, казалось бы?

– А кто сказал, что они – лучшая его часть? – усмехнулся Глеб.

– Господи, опять вы, братья, о политике, – почти неслышно произнёс тихий хрупкий отрок Антон, – Можно бы и отложить.

– О политике, милый Антоша, на сей раз начал не я, а наш Глеб, – продолжил, как ни в чём не бывало, Боря, поглаживая гладко выскобленный подбородок с ямочкой, – Народ до сих пор не накормлен, столичная аристократия продолжает пировать, а пир-то, глядишь, во время подступающей чумы. Но они там не замечают этого, а скромных дарований глава державы, прошу простить за прямоту мою, не способен видеть опасность и шаткость положения. Лишь Конституция успокоит тех двух студентиков и сотни тысяч прочих, полностью разделяющих их мнение по всей Империи.