Корзина полная персиков в разгар Игры
Шрифт:
– Просите, просите, – и навстречу вышел высокий худой, чуть сгорбленный седой как лунь человек в толстых очках с оловянной оправой на значительном носу, – прошу, молодой человек.
У ног его неожиданно возникла дряхлая итальянская левретка и тихим голосом облаяла гостя для видимости порядка. Хозяин протянул сухую слабую руку в коричневых пятнах и провёл Глеба в свой кабинет, с книжными шкафами от пола до потолка по всему периметру комнаты. В центре комнаты стоял массивный письменный стол тоже заваленный раскрытыми книгами, картами и бумагами. А ещё на столе стояли бронзовые индусские божки и слоники. Стенные часы в коридоре пробили час дня.
– Глашенька, принесите нам чайку, пожалуйста, – громко сказал он в сторону кухни, – а Вы не стесняйтесь, присаживайтесь, тут два стула имеются, – с этими словами владелец ценнейшего книжного собрания отодвинул
– Тоже ведь – баньян – индийское растение, – прокомментировал хозяин кабинета, поглаживая восковатость листьев фикуса.
– Простите, сколько лет Вы собирали всё это богатство? – не удержался от вопроса Глеб.
– Всю свою долгую жизнь, молодой человек, всю жизнь, – Викентий Валерьянович Иркентьев с трудом оторвал от стола увесистого многорукого пузатого человечка с головой слона, – Вы помните кто это?
– Знаю, что есть бог такой у индусов, но имя призабыл.
– Ганеша – покровитель торговых людей, литераторов и прочих… слонов. Сын самого Шивы и его супруги Парвати. Я тоже немного пишу, вот и держу его под рукой.
Девица Глафира внесла крепкий чёрный чай с корзинкой пряников.
– Угощайтесь, молодой человек, не тульские, но мятные и ароматные, – хитровато вглядываясь, щуря под толстыми стёклами небольшие, глубоко запавшие поблекшие зелёные глаза.
– Благодарю покорно.
– Вот и хорошо. Как я понимаю, Вы приехали со своим непростым вопросом. Я бы хотел ещё раз увидеть все эти записки своими глазами, а не только слышать всё это через трескучий телефонный провод.
Глеб протянул ему всю коллекцию проклятых писем в соответствующей их последовательности. Корифей долго рассматривал их, перебирая и почёсывая академическую бородку. Наконец, он начал излагать свой взгляд на маразматические сочинения и художества:
– Символика существующих, а ещё и исчезнувших религий, сударь, это целая отдельная наука. Например, в Египте древом Вселенной считался платан. В Древнем Египте священными считались сикамор, можжевельник, тамариск и нильская акация – деревья Осириса. Античный сикамор связывали с богиней неба Нут. Древние иудеи почитали древом жизни финиковую пальму. Сал священен для индусов и буддистов, как и многое другое. Будда, как известно, был рождён под деревом ашока, достиг просветления сидючи под деревом бодха, или пипалом. Проповедовал он и в мангровах и под баньяном, то бишь – видом фикуса, а умер под деревом сал. В китайской же мифологии, Вселенную поддерживает гигантское персиковое дерево, плоды которого едят боги. Один из этих рисунков явно на то намекает. В Риме кипарис священен и рубить его было строжайше запрещено. Для древних германцев роща любых деревьев была священна изначально. А боги скальдов собирались каждый Божий день под ясенем – скандинавским деревом жизни. Белое цветение слив в японской буддистско-синтоистской поэзии отражено в ряде стихов, их вероятно и привёл убийца. Цветы эти символизируют духовную красоту, а розовый цвет вишен – красоту физическую. У индусов и буддистов почитается лотос – символ чистоты и воскрешения. Из лотоса родилось солнце. Подпись же, Джагернаут вполне соответствует юго-восточному содержанию писем. Джагернаут – одна из форм бога Вишну – перевоплощение Кришны. Впрочем, поклонники Шивы признают его за своего. Его называют и Нарасинхой – человеко-львом. Имя это означает в переводе «Владыка Мира». Подпись Джахангир здесь несколько странна, поскольку имя это мусульманское, казалось бы. Но, вероятно автор переводит на персидский сам себя. Значение этого имени полностью совпадает с тем же Владыкой Мира…
– То есть, соответствует по смыслу имени Владимир, – по-своему завершил мысль маститого учёного Глеб.
– Оборванные строки китайцев и японцев, как и пустоты на свитках их художеств объясняют многое. А мудрость согласно танским китайцам есть болезнь, – задумчиво продолжил профессор Иркентьев, – ну а что касается отрывка: «В водоёме плавает ароматный слон… В персиковый источник если вдруг попадёшь – не вернёшься сразу… Тщеславие меня давно не гложет. Мечтаю только о родных лесах», то это отнюдь не слова Вишну- Джагернаута, а насколько я помню, поэта Ван Вэя эпохи династии Тан. Одно могу сказать, сударь, убивец Ваш, судя по всему, большой эрудит.
– Поразительно!
– Кролик – известный символ похоти, возможно – та самая жрица любви, а из неё произрастает, опять же, дерево персика, а плодами его в Китае питаются боги. Видимо она служит лишь удобрением, показывается презрение убийцы к её ремеслу?
– Великолепно, господин профессор! – искренне восхитился учёным Глеб, – Премного и искренне благодарен, огромное Вам спасибо!
– И я Вам благодарен, господин Охотин и Вашему начальнику. Ведь быть учителем, перестав быть учеником, невозможно. Кажется, так гласит старая немецкая пословица. Кстати, нынче к вечеру я приглашён к знакомым на ужин. Рад бы был взять Вас с собой, ведь Вы, всё же, гость нашей столицы.
Глебу стало неловко, но Иркентьев быстро уломал его и, через несколько часов, проведённых Охотиным за изучением богатейшей библиотеки в доме, оба они направились по Владимирскому проспекту 26 и Литейному, мимо магазинов фирмы «В. И. Черепенников с сыновьями», державшей колониальные товары. Узкий тёмный двор-колодец, которым они, срезав путь, прошли к парадному подъезду третнёвского дома, пропах жареным кофе, кошками и напомнил Охотину мрачные романы Достоевского.
26
С 1918 по 1944 годы Владимирский проспект назывался проспектом Нахимсона.
В роскошной квартире госпожи Третнёвой уже собралось несколько человек. Охотин был принят с обескураживающей теплотой и любезностью. Миловидная говорливая хозяйка, по виду – типичная великосветская прожигательница жизни, представила его расположившимся на диване и в креслах господам, каждый из которых что-то из себя представлял и выражал мысль свою витиевато либо слишком мудрёно. Растерявшийся Глеб не запомнил толком имён с отчествами всех почтенных господ – подвязавшихся в искусствах и науке. Вскоре прибыли ещё двое с жёнами, или подругами и все устремились к столу. Запомнился Глебу лишь самый первый из представлявшихся ему гостей: смуглый высокий стройный молодой человек с аккуратными усиками, одетый как денди, возможно, возраста брата Петра, со странным взглядом выпуклых тёмно-карих глаз. Протягивая руку и закидывая назад гладкие волосы с безукоризненным пробором, он проговорил членораздельно и весомо: «Николай Николаевич Врангель 27 , поклонник живописи». Взгляд его был всезнающим и, в то же время, каким-то шальным, несерьёзным. Тут, стрекоча, подбежала хозяйка в жабо с воротником из белого тюля с кружевами валансьен:
27
Младший брат Петра Врангеля – лидера Белого движения, слабый здоровьем Николай, не окончил реальное училище, получил домашнее образование и увлёкся искусством, став искусствоведом высокого уровня изучал искусство и языки в Италии и Германии. Бравировал тем, что пристрастился к педерастии. В ту эпоху это уже представлялось в богемных кругах очень даже пикантным и в духе эпохи. Этот противоречивый человек, в то же время, проводил исследование о русской усадьбе, её обитателях – «культурном дворянстве, которое берегло и любило красоту жизни». Именно в «Помещичьей России» за обязательной врангелевской археологической научностью открывается сентиментальное и поэтическое начало, за каталожным перечнем имён и дат возникают образы ушедших эпох и милых мелочей. Принято считать, что под маской столичного циника у Николая скрывалась по-юношески цельная, патриотичная и глубоко религиозная натура.
– Следовало бы добавить «и знаток живописи». Сравнимый уже с самим Александром Бенуа. Господа, пора к столу! Ах, кстати, милый Кока, – повернулась к Врангелю, – не соизволит ли сам Александр пожаловать?
– Не думаю. У Бенуа второй день творческий полёт, но кто знает…
– Что же, мы никого больше ждать не можем, прошу всех к столу!
– Барон, Вы бы о новой выставке своей рассказали, – обратился к Врангелю довольно пожилой и не слишком приятной наружности субъект.
– Я не премину, конечно, конечно… – поднял на него «замонокленный» тёмный глаз Кока.