Корзина полная персиков в разгар Игры
Шрифт:
В одно и то же время с мужем, Капитолина Климентьевна перебирала в памяти всех своих ненаглядных деточек, начиная с младшеньких, требующих наибольшего внимания: «Антошеньке надо бы побольше времени учёбе уделять. Всё в мечтах где-то плавает, да лишь Богу молится. А вот Алёшке бы поменьше с учебниками сидеть, да почаще со сверстниками бегать лапту гонять. Да что там, и лапта уж не в моде и им заморское подавай. Теперь они в крокет играть изволят. Совсем что-то зеленеет и чахнет моё солнышко. Арканка, право, боле других радует, да и отца, конечно же. До чего же подтянут, какой взор боевой! Кавалерист прирождённый! А ведь отец – от инфантерии. Митя тоже совсем заучился. Ничего вокруг не замечает. Рассеян стал, словно профессор. Параня не нарадует искусством своим! Какая мастерица-то, как карандашом владеет, кистью! Но только вот с ленцой, вялая очень. Может здоровьишко разладилось? Не приведи Господь разболеется светоч мой? Петя меньше других радует… Шалопай и бездельник растёт. Вот уж и жалобы от учителей доходят! Исключат скоро. Что же поделать с оболтусом великовозрастным? Такой недоросль уж и порке не подлежит. Поперёк кровати для розг не уложишь. Ну а Варя-то о себе что возомнила? Вот дурёха-то! Да кому она нужна из петербургского света-то? Знай сверчок свой шесток. Выдать её надо бы по нашему велению и всё тут! Выбирай епанчу по плечу. Не даром говорят: «от сыновей – горе, от дочерей – вдвое». Серёжа так ласков всегда был, мил. Но видать вырос. Охладел к матушке-то, всё в облаках витает. Полнеть уж слишком стал. Глаз молодых не жалеет – очи светлые подпортил. Жениться-то пора бы. Глебушка – труженик. Конечно бы офицером оно лучше, но и такая служба Царская семью не опорочит. Пора бы только давно обженить его, детей наплодить. Занят всё. Умница ты наш! Борька человек серьёзный вырос. Только мало ему счастья купеческого и говорит всё что-то малопонятное, о политике, да всё о ней, проклятой, да и не то
Перед выходом в церковь, Гордей Еврафович сумел найти успокоение в подрезке яблонь в своём саду, хотя это было и против садовнических правил – заниматься подрезкой по весне.
2. Матерь Городов Русских объята тревогой
«Как ароматен персик в вышине!
Рукою не дотянешься к нему…»
Цаньян Гьяцо, Шестой Далай-лама
Глеб Охотин долго не мог заснуть в поезде и проворочался в своём купе пол ночи в тщетной попытке найти связующее звено, хоть какую-то зацепку во всех нелепых последних делах. «Могло бы и не платить ведомство мне, дурню, за целое купе, толку-то:и в уединении не выспался и ни до чего не додумался. Бездарно всё Светлое Воскресение потрястись в поезде и ни к чему не прийти? Ладно тот банк… Но возьмём неразгаданное убийство викария Московской епархии, в подчинении которого был Свято-Данилов монастырь. Во время посещения монастыря его находят в одной из пустых келий, что на ремонте, мёртвым. Он лежит распростёртым на полу с задранной бородёнкой и не выразимой словами печатью страха и, вместе с тем, омерзения ко всему окружающему на бледном восковом лице. Обречённость, смешанная с брезгливостью. За что был убит, никто до сих пор не может и двух слов связать. Вся монастырская братия оказывается в таком же недоумении, как и сыскная полиция. Что ещё нелепее, в кулаке покойника судорожно сжат клочок бумаги, вырванной из школьного учебника, на котором – рисунки фруктовых деревьев с подписями: «яблоня, вишня, слива, груша, персик». Самого же учебника нигде найти не удалось. Пока лишь загадочность этого убийства заставляет его увязывать со странным пакетом, переданным Ухо его уголовными приятелями. Метод умерщвления не совсем ясен, поскольку прошло немало времени, прежде чем обнаружили труп, но очень похоже на отравление растительным ядом. Наши химики упорно склоняются к этому, исходя из симптомов отравления. Ведь растительные яды, в отличие от мышьяка, ядов минерального происхождения, заметных следов в организме не оставляют. Попробуй их улови с помощью реагентов! Хотя говорят, что уже полвека назад нашли состав химикалиев, которые позволяют обнаруживать некоторые алкалоиды. Так, посмотрим копию отчёта ещё раз: «сок болиголова пятнистого (Conium maculaturn), семейство сельдерейных с очень неприятным, сильным запахом мышиной мочи». Да, разило чем-то на редкость мерзким от покойника. С другой стороны, а когда от них фиалками пахнет? Так: «Историки древнего Рима Плиний и Тацит свидетельствовали, что именно болиголов в Греции использовали для казни преступников, и этот вид наказания был очень распространён. Некоторые исследователи предполагают, что помимо болиголова в состав Сократова кубка мог быть подмешан млечный сок другого растения этого же семейства – веха ядовитого, или цикуты (Cicuta virosa). Десятой доли фунта корневища цикуты достаточно, чтобы убить корову. Ядовитость цикуты сохраняется при варке и сушке». Ну и ушлый народ сидит у нас в лаборатории – и впрямь историки! Так, ими ещё Сократа отравили… Сам шеф Глеба, Лебедев, сбился с ног, всех филёров 20 измотал, а результата нет! Что можно сказать: на лице убитого застыл ужас, то есть, возможно его заставили выпить яд насильно, но специалисты говорят, что этот яд действует не столь стремительно. Но, не исключено, что разгадка в зажатой в руке бумажке: викарий получает её от кого-то и узнаёт что-то из странного, казалось бы листка, но ему очевидного. В этот момент он уже, наверное, испытывает недомогание и, раскрыв бумажку, понимает, что обречён… Похоже на правду, но слишком много неясностей. Кстати, дерево персика было подчёркнуто карандашом, словно гимназист какой черкал, а может и убийца, пославший эту «чёрную метку» в виде невинного листка из учебника?»
20
Филёр – специальная должность в Охранном отделении для сотрудников, которые занимались только наружным наблюдением за подозреваемыми.
Пройдя мимо строящегося странного Дома с Химерами и добравшись до своей гостиницы «Франция», что на Крещатике, Глеб Охотин, к своему удивлению, тут же получил из рук служащего телеграмму из Москвы. Стефанов сообщал, что в подкладке меховой накидки викария обнаружена косточка персика, провалившаяся туда через дыру в кармане. Это уже наводило на мысль, что дерево на странице учебника подчёркнуто не просто так и не бывшим его владельцем-гимназистом!
Не сразу удалось Глебу выудить усердно разговлявшихся после Великого поста сотрудников Киевского сыска, а также найти сопровождающего, который помог бы ему лично ознакомиться со схемой и с подлинным тесным и пыльным подкопом под банк, где злоумышленники умудрились виртуозно взломать несгораемые шкафы. Не прежде, чем он отведал каждый из многочисленных видов куличей и с шафраном и с корицей и с прочими пряными добавками и посыпками в хлебосольном доме начальника. Итогом суматошного дня стала срочная ответная телеграмма от Стефанова, подтверждающая неоспоримость факта полной идентичности схемы подкопа намалёванного на мятой бумаге из пакета и существующего в реальности. Просто не верилось! Даже хотелось бы наоборот, чтоб тот чванливый тип, автор анонимного письма, оказался умалишённым с манией величия, но выходило иначе… Кроме того, Глеб упомянул в своей телеграмме об аналогичной странной находке, в ходе своего продвижения по узкому низкому ходу подкопа. В одном месте пришлось даже припасть на одно колено, чтобы протиснуться дальше. Именно там он ощутил что-то острое, впившееся в колено и луч фонаря осветил ещё одну персиковую косточку, обронённую кем-то из участников ограбления. В том же месте из кармана Охотина выскользнули часы, но они повисли на цепочке.
В отношении связи ограбления банка с убийством викария всё оставалось весьма туманным. Что касается самого ограбления, то многое было очевидным, да только ни на кого не смогли выйти. Подкоп вели от стыка отхожего места с сараем в заброшенном и густо заросшем ничейном дворе за банком. Судя по «почерку, работали» так называемые «варшавские воры», которые всегда готовились к преступлению очень основательно, не жалели денег на подкупы и добротный инструмент, который был брошен сразу же по мере использования. Сотрудники уголовно-сыскной полиции сбились с ног, но не могли уже с полмесяца выйти ни на каких варшавских воров на территории всей Империи. Оставалась надежда на поимку воров, при размене процентных бумаг, которых было похищено на гораздо большую сумму, чем наличных денег. Проворачивать подобные операции обмена было отнюдь не просто. Для этого грабителям предстояло найти весьма состоятельное лицо, не опасавшееся замарать руки подобной сделкой, которое бы купило бумаги за полцены. Но уследить за всем течением капиталов необъятной Империи оказывалось задачей невыполнимой. Слишком много свобод имели частные банки, операции которых не подлежали контролю.
Вечером предстояла вновь обильная праздничная трапеза по случаю начала Светлой седмицы, а до этого Глеб нашёл время, чтобы зайти во Владимирский собор. Во время душевной беседы коллег за вишнёвой наливкой, хотя всё больше и о делах, супруга позвала хлебосольного Епифана Евлампиевича к телефону и через пару минут тот вернулся из кабинета, разгорячено жестикулируя, взволнованным, со словами:
– Милый Глеб Гордеич, к моему прискорбию, наша трапеза грубо прервана вмешательством того же извращённого субъекта!
– Да что Вы, Епифан Евлампиевич, неужели?
Через пару минут оба уже ждали прибытия коляски Епифана у порога. Киевский коллега был поглощён проверкой курка своего револьвера, а Глеб рассеянно крутил в руках выданный ему тяжёлый фонарь:«Словно он со мной в одном поезде из Москвы прибыл. Да он, пожалуй, всё же маньяк…» От Печерска коляска миновала Никольский форт с бронзовыми мордами львов на воротах и через Мариинский парк свернули на Институтскую. Возле старого особняка уже сновали пристав с подручными. Увидев начальника, пристав вытянулся по струнке и доложил, как положено, о происшедшем. Наконец, и Глеб вник, что же произошло. В прихожей особняка в стиле «модерн» вновь, прибывшие полицейские столкнулись с врачом, который тоже не порадовал:
– Епифан Евлампиевич, хозяин с хозяйкой давно мертвы, а Их Высокопреподобие ещё дышит и оставляет надежды, огромной физической силы человек.
– Везите его скорее в больницу и приложите все усилия!
Пол гостиной оказался залитым кровью. Полуживого архимандрита Свято-Введенского монастыря уже выносили на носилках. В жёстком кресле за столом, уставленным снедью, скорчился крупный мужчина лет сорока, повёрнутый затылком, с тонзурой, выбритой временем. В его глазнице торчал изрядного размера чугунный костыль, на которые обычно подвешивают картины. Вся скатерть пропиталась кровью.
Наутро Глеб связался по телефону с Москвой, рассказал о знакомом почерке очередного убийства и том же почерке в вызывающей записке и услышал, что Стефанов отправил некий вызов невидимому противнику через того же Ухо и вероятно поддел убийцу за живое тем, что обвинил его в трусости, мол если уж Вы не скрываете свой почерк в прямом и переносном смысле, то к чему скрывать своё имя? В тот же миг Глеба осенило, что они получили подпись в ответ: «Джагернаут»! Но на другом конце провода раздалось, мол нет, ответное письмо подписано иначе – «Джахангир». «Странно», – подумал Глеб, – «неужели это два разных лица. Может просто сам запутался в своих псевдонимах. Не зовут же жителя России и в самом деле Джагернаут 21 , ведь это нечто санскритское?». Кроме того, Василий Степанович сообщил, что сотрудники переворошили библиотеку в жилье викария и из четьи-минеи, с не запылённым корешком, вытряхнули листок бумаги, свёрнутый для конверта, на котором уже знакомым аккуратным почерком было написано: «И умрёшь ты скоро от плода персика. Я – дерево персика. И я знаю твою судьбу». «Вероятно в листок из учебника была завёрнута та самая косточка, что провалилась сквозь прореху в подкладке. А чувствующий уже недомогание викарий пришёл от этого в ужас и сердце отказало», – сообразил Глеб. Из химической лаборатории сыска поступили очень интересные сведения. Архимандрит уже в сознании. Могучий организм почти двухметрового и сравнительно молодого человека после умелого промывания желудка и кишечника победил яд. Более того, Их Высокопреподобие сумел даже поведать о своих ощущениях. Он поведал, что после первой чашечки сладкого чая с каким-то очаровательным, наверное персиковым ароматом, голова его стала страшно тяжёлой, лицо начало гореть, что заметила хозяйка, высказав опасение, что у него начинается жар. В тот момент все за столом так и подумали. Через несколько минут святой отец начал терять сознание и ощущал мурашков по всей коже, а зрение ему просто отказывало, всё расплывалось в глазах. Он не мог уже отчётливо мыслить и лишь помнит, как жена судьи склонилась над ним и с ужасом в голосе воскликнула, что зрачки его страшно расширились, а пульс совершенно бешеный. Мышцы более не слушались его, а в икрах он ощутил судороги. Голова архимандрита упала на стол и больше он ничего не помнит. После тряски в носилках у него началась целительная рвота, а позже и понос. Заключение экспертов оказалось убийственным для Глеба: «синильная кислота – классические симптомы. Содержится в значительных количествах в косточках персиков, вишен. Смертельная доза чистой синильной кислоты для человека ничтожна, причем смерть наступает почти мгновенно после одышки и судорог. Яд подавляет способность тканей усваивать кислород». Глеб поспешил доложить об этом шефу. Но самое неожиданное их ожидало после анализа трупа хозяйки. Она была отравлена, вероятно, вовсе не синильной кислотой, а скорее всего ядом болиголова, уже знакомому Глебу по прошлому делу. «Смерть наступила от паралича дыхательных мышц. Попав в желудок, яд сразу же начинает всасываться в кровь и вызывает паралич центральной нервной системы, вызывает обездвиживание, потерю чувствительности, при сохранении сознания, усиление слюнотечение, тошноту, рвоту, нарушение дыхания. Листья болиголова по ошибке принимают за листья петрушки, корень – за корень хрена, плоды – за плоды аниса». Оказалось, что на кухне имелись остатки именно таких «петрушки и аниса». Подозрения в отношении служанки и поварихи отпали, не только поскольку она сама оказалась убитой, но ещё и по причине содержания второй записки, настроченной тем же аккуратным почерком, найденной в кармане хозяйки: «Quidquid id, timeo Danaos et dona ferentes», то есть – слова Вергилия в оригинале, означающие: «Что там ни будь, я данайцев боюсь и дары приносящих!». Всё сводилось к тому, что вторым гостем был убийца, что он подсунул хозяйке эту записку, но при этом, сам принёс «свежую зелень с рынка», вероятно в горячем желании поэкспериментировать с растительными ядами и самому полюбоваться на их действие. Анализ показал, что лишь в одной чашке была синильная кислота, а часть милой «зелени с рынка» оказалась не съеденной на столе. Видимо, судья, в отличие от своей жены, предпочитал обходиться рыбой без петрушки и аниса. Но в чашке с «перевёрнутым» кофе, явно ближней к судье, обнаружили что-то вроде дурмана, или так называемой сон-травы. Очевидно, что голова судьи уже валилась на стол ото сна, когда он получил дополнительно крюк в глаз.
21
В современной транскрипции индийское божество «Джагернаут» произносится как «Джаганнат», или «Джаганнатх».
Через день врачи уже позволили начальнику и Глебу поговорить с архимандритом и выяснилось, что он впервые видел этого гостя и толком не может описать его неприметную внешность, поскольку предпочитал скромно любоваться красотой хозяйки, грешным делом, а разговаривал с хозяином. Гость всё больше молчал и несколько раз выходил на кухню, или в уборную. Это человек среднего роста, средней комплекции, с очень невыразительными лицом и голосом, светлый, скорее всего славянского, либо угро-финского происхождения. Даже возраст его был уж очень неопределённым: может быть сорок, но если бы тот сказал, что ему пятьдесят, то святой отец бы не удивился. Создавалось впечатление, что он не слишком давно знаком с хозяевами и чувствовал себя неловко. В течение нескольких дней множество сотрудников полиции беседовало с буквально всеми киевлянами, знающие семью известного судьи, но никакой зацепки пока что не нашли. Кого-либо похожего по описанию на зловещего второго гостя никто из них не знал. Зато родственники судьи подтвердили, что на пустом месте стены висела наиболее ценная и самая мелкая из собрания картин – работа старого голландского мастера. Архимандрит добавил к этому, что даже запомнил её: «Уж больно много непотребства фривольного в ней было, а тот гость всё на неё поглядывал, ну и я, грешный, уподобился мирянину». «Странно, если целью было лишь ограбление, к чему все эти немыслимые сложности с разными ядами, все эти изыски?» – подумал Глеб.
То, что в конце следующего дня они с киевским коллегой уже неслись на трамвае 22 от Крещатика до Прорезной, где забрали ещё одного сотрудника и помчались на пролётке мимо серебра растреллевских куполов Андреевского собора к самому Спуску, уже не удивляло более Глеба. Там, в одном из притонов, случилось очередное жестокое убийство, на сей раз женщины лёгкого поведения. Словно в бреду, чисто механически, без эмоций, Охотин осматривал ещё юное, соблазнительное тело в полураспахнутом бархатно-кружевном пеньюаре исхлёстанное будто-бы розгами, или лёгкой плетью. Кожа пестрела мелкими продолговатыми ранками, а пол, тем не менее, был покрыт кровью, словно имела место значительная рана.
22
Деятельности Подобедова и Гартмана, фирме братьев Сименс и Гальске мы обязаны рождению трамвая в Имперской России. Первые трамваи были пущены в Киеве по инициативе инженера Струве в 1892 году и в Нижнем Новгороде. Затем, в 1897 году – в Екатеринославе. По предложению русских предпринимателей в 1898 году бельгийцы построили трамвай в Курске, Орле, Витебске. Трамвай в Москве пущен лишь с 1899 года, а история Санкт-Петербургского трамвая ведёт свое начало с 1907 года, если не считать, работавший только зимой на льду Невы. Московский владелец конки пытался сопротивляться расширению трамвайных путей вплоть до 1912 года. Наряду с электрическим трамваем, в отдельных случаях применялись пневматические, бензомоторные и дизельные.