Корзина желаний
Шрифт:
– Теперь ты можешь касаться огня, не обжигаясь, – сказал Вийону Огненный Великан. – И брать пламя так, как берешь вещи в мире людей.
– Они так и будут гореть?.. – Спросил Вийон, по-прежнему отрывая взгляда от своих рук. Одновременно с ответом «Нет» он понял и сам, что желанием и усилием воли может погасить этот огонь, как бы спрятав его под кожу, а затем вызвать снова – что он немедленно и проделал.
– Благодарю, – произнес Вийон, посмотрев на Огненного Великана. – Посмотрим, что я теперь смогу сделать.
Он подобрал инструменты, и действуя где-то руками, а где-то инструментами, нарвал и нарезал стеблей, что удерживали плоды, подобные огненным тыквам. Инструменты, когда он держал их в руках, нагревались, но не настолько, чтобы этого нельзя было терпеть и могли теперь резать пламенные растения так, как будто
Набрав стеблей, он отправился в храм-сокровищницу, приступил к работе, понял, что стеблей не хватает и наведался в долину еще раз – и с каждым разом, переходят от храма к долине или от долины храма, Вийон замечал, что время пути становится все меньше, словно эти два места в мире духов и снов благодаря его передвижениям медленно сближаются друг с другом. Работа спорилась, и вот, он отправился в долину огня уже в третий раз за сегодняшнюю ночь. Великан ожидал его на краю долины и двинулся навстречу, заметив, что Вийон спускается вниз с перевала; приблизившись, он протянул вперед свои длинные руки и бережно принял из рук Вийона корзину, сплетенную из чистого огня.
– Удивительная вещь… – Пророкотал Великан. – Именно о такой я всегда и мечтал. Какова же будет твоя цена за нее, корзинщик?
– Полагаю, ты мне уже заплатил, – ответил Вийон, поднимая вверх сжатые кулаки и окружая их пламенем. – Смогу ли я вызывать огонь в мире людей или же эта способность будет действовать только здесь, в мире духов?
– Не знаю, – признался Огненный Великан. – Полагаю, это будет зависеть от твоей силы. Возможно, пламя этого мира останется невидимым для глаз большинства людей, ибо оно не совпадает с тем, что они ожидают увидеть, однако, обретенная здесь способность останется с тобой хотя в виде тени или отблеска того, что сделалось тебе доступным у нас.
– Что ж, благодарю еще раз, – корзинщик поклонился. – Смогу ли я посещать твою долину как гость, без какой-либо цели и без условий сделки?
– Конечно, – ответил Огненный Великан, продолжая разглядывать полученную корзину. – Отныне тебе здесь всегда рады, мастер из мира людей. Если элементали или другие мелкие духи вновь примутся докучать тебе – сообщи мне, и я их строго накажу.
Вийон смотрел, как высокий пылающий дух любуется своим новым приобретением, и подумал: «Если обыкновенная корзина из ивовой лозы может удержать в себе плоды земли, а корзина из пламени может удержать плоды из огня, значит, для того, чтобы сплести корзину, способную удержать желание, необходимо…»
Вийон пробудился, не успев додумать эту мысль до конца.
21
Весь следующий день Вийон работал, обучая Майрына и Флеба всему, что успел освоить сам, стремясь передать им как можно больше прежде, чем Бейз придет по его душу. В перерывах он размышлял о событиях минувшей ночи, о разговоре с Огненным Великаном и работе над огненной корзиной – Вийон ощущал приятную гордость всякий раз, когда вспоминал о том, что сумел-таки справиться с непростой задачей. И дело было не только в гордости – еще одна победа в его серой жизни, заполненной до недавнего времени лишь цепочкой обид и неудач, питала его и придавала ему уверенности. А ведь это была далеко не единственная победа: он помог Байлу и еще троим людям из Среднего города, нашел способ восстановить дом в Верхнем, проник в сердце лабиринта и отыскал храм-сокровищницу, сделался основателем нового дежьена – который будет развиваться своими путями, даже если завтра самого Вийона не станет. Он принес что-то свое в этот мир, что-то сделал и кому-то помог, и это было очень важно, потому что совершенное и достигнутое утверждали его место в этом мире, и он неожиданно для себя понял, что вправе считать себя человеком и иметь к себе уважение, а не быть презренным изгоем или пустым местом, как прежде.
Вечером, когда товарищи уже разошлись по домам, Вийон разжег во дворе огонь и, вызвав в себе то самое чувство, что испытывал во сне, зажигая собственную руку, поместил руку в огонь. Возникло чувство жара, но огонь не опалил кожу, и когда Вийон извлек руку из огня, на мгновение ему показалось, что кисть окружена танцующим, прозрачным, едва заметным пламенем. Можно ли было сделать его таким ярким, чтобы увидели и окружающие? Может быть, и да, но
Сидя у огня, Вийон вновь вернулся к мысли о том, что плести корзину, способную хранить желания, следует из самих же желаний. Вот только как это осуществить? Можно найти и срезать лозу, можно даже, как оказалось, использовать для работы отдельные виды огня, но где, в мире людей и в мире духов, ему найти место, где пребывают желания? И есть ли такое место вообще?
«А стоит ли его искать? – Подумал Вийон затем. – Для чего искать то, что всегда рядом? Не во мне ли мои желания и чувства, не они ли пронизывают все мои воспоминания и побуждения, служа топливом воли и указателем для ума? Не я ли решаю, какому желанию предаться, а какое обуздать и ограничить, или даже вовсе подавить в себе? Не нужно никуда идти, не нужно ничего искать – все необходимое уже и так у меня есть.»
И, поразмыслив так, он глубоко вздохнул, принес из сарая лозу, занял свое обычное рабочее место, закрыл глаза и представил, что стоит в сновиденном храме. Его погружение было как никогда более глубоким и полным – он осознавал себя столь же ясно, как если бы находился в мире людей, вот только вокруг были стены храмы, статуи предков и алтарь для священнодействий, и ремесло Вийона было тем самым священнодействием, которое следовало здесь совершать. «Мечта есть сон наяву», – сказал ему как-то давным-давно Айнри Тозол, и в состоянии, в которое Вийон погрузился сейчас, сполна и неразрывном присутствовали все три компонента. Идея и вещь соединились, сделавшись одним целым, поддерживаемые и сплавленные воедино мечтой – тем образом мира, что рождается в душе от усилия воли, а не принимается пассивно, как те два сна, один из которых видится ночью и называется «сном», а другой видится днем и называется «реальным миром».
К чему же в себе, к каким желаниям и чувствам он мог обратиться? Сильнейший отклик в нем вызывали мысли об Айнри Тозоле, но Вийон не стал их касаться – нет, не в этот раз, не сейчас. Требовалось что-то иное, но все же достаточно важное, ибо корзинщик понимал, что чем слабее будут чувства и воспоминания, используемые в этой работе, тем менее надежной и прочной станет корзина желаний. Он подумал об Элесе, о своей семье, о сыновьях, к которым стал почти что равнодушен, к маленькой Иси, память о которой по-прежнему откликалась в его душе глухой болью. Это были сильные чувства, страстные желания мужа и настойчивые поступки отца, желавшего своей семье лишь блага. Любовь и обиды; непослушание детей и радость от их рождения; нежность и влечение к Элесе, а затем схожие чувства к Иси – противоестественные и извращенные в своей сердцевине, но все же несущие в себе немалую силу; ссоры с женой, боль и тоска, примирения и новые ссоры, невыносимое чувство удушья в собственном доме, предательство и измена, мертвая стена безразличия, и вновь – память о былых временах, о радости, плескавшейся в его сердце и заливистом смехе молодой Элесы; ночи в отчаянье и другие ночи без сна, проведенные в тихих разговорах обо всем на свете; безграничное доверие и открытость; каменное сердце, сжатые губы и бесконечно звучащие требования; трактиры, в которые он убегал от невыносимого гнета; нежный поцелуй, оставленный на его губах молодой и красивой девушкой во время того, первого, их свидания у реки…
Все, что было, все что он чувствовал и помнил об Элесе и своей семье, вложил Вийон в эту корзину. Ивовые прутья в руках его стали намерениями и побуждениями, или же наоборот – желания и воспоминания сделались гибкой лозой, пропускаемой через умелые пальцы? Уже на середине работы он осознал, что невозможно поставить создание корзин желаний на поток, потому что каждая из них требует вложения части души создателя. Вийон отдавал то, что составляло немалую часть его жизни, но не сожалел, напротив – так было лучше всего, ибо все в его семье пришло в такое положение, когда ничего хорошего уже не осталось и то, что прежде дарило счастье, теперь приносило лишь боль, раздражение, гнев и тоску. Элеса не раз попрекала мужа тем, что он украл ее жизнь, отнял ее лучшие годы, что живя с ним она лишь понапрасну тратит свое время, ничего не чувствует к нему и ничем ему не обязана – пусть так. Он сам виноват в том, что все зашло так далеко. Но ничего, теперь он все исправит.