Кошка на дороге (сборник)
Шрифт:
– Что тут у вас за базар? – строго спросил Фараон.
Фомина хотела ответить на поставленный вопрос, и Тимченко тоже хотела ответить, поэтому заговорили они одновременно.
– Не все сразу. Поднимайте руки!
В очереди поднялось несколько рук.
– Тимченко! – вызвал Фараон.
– Я говорю: дай мне полкило мяса, только без костей, – заторопилась Тимченко. – А она говорит: если хочешь без костей, бери масло…
Фомина тянула руку, навалившись животом на прилавок, подскакивая от нетерпения.
– Фомина!
– Всем
– Вывод! – перебил Фараон. Он экономил время.
В очереди переглянулись.
– Покупатель и продавец должны быть взаимно вежливы! – выкрикнула с места выскочка Робинзон. Она стояла в самом хвосте очереди, держала за руку маленькую девочку.
– Закрепим пройденный материал, – предложил Фараон. – Тимченко, Фомина, начните сначала…
– Дайте мне, чтобы на второе, – ласково начала Тимченко, устанавливая между собой и Фоминой кратчайшее расстояние.
– Пожалуйста… – шепотом подсказала выскочка Робинзон.
– Если ты будешь вылезать, я вызову родителей твоего мужа, – предупредил Фараон. (Прежде он вызывал ее собственных родителей, но последние пять лет они ходить отказывались, ссылаясь на занятость.)
– Дайте, пожалуйста… – исправилась Тимченко.
– На второе нет – только на первое, – взаимно вежливо откликнулась Фомина.
– Нет, так отрубите.
– А откуда я вам отрублю, от себя? – ласково поинтересовалась Фомина.
– Можете от себя, – разрешила Тимченко. – На вас, между прочим, много лишнего мяса, особенно с боков…
– Опять! – не выдержала Фомина и с упреком посмотрела на Фараона. – Опять намекает, будто я себе ворую. Я что, похожа на воровку?
– А ты думаешь, у воров какие-нибудь особенные лица? То же самое: два глаза, два уха. Вполне может быть такое, как твое…
Очередь с пристальным интересом стала глядеть на Фомину. Фомина яростно покраснела, в глазах у нее заблестели слезы.
– …и как твое. – Он ткнул пальцем в лицо Робинзон.
Та польщенно захихикала.
– А я? – ревниво спросила бабка Маня. Ей тоже хотелось быть не хуже других.
Когда-то бабка Маня говорила, что любит уставать. Если она в конце дня устала, значит, хорошо поработала и день не прошел даром. Сейчас она ничего не делала, но все равно очень уставала к концу дня.
– Ты не похожа! – Фараон пренебрежительно махнул рукой.
– Да… – огорченно согласилась бабка Маня. – Совсем от еды отвернуло. Никогда со мной такого не было.
– Восемьдесят лет тебе тоже никогда не было.
– А жить-то все равно охота, – извинилась бабка Маня.
Фараон развел руками.
– Мало ли что кому охота? Всякая переменная величина стремится к своему пределу. И нечего сопротивляться.
– Как? – не поняла бабка Маня.
Ей не ответили. Все почему-то замолчали – видимо, задумались о пределе вообще и о своем пределе в частности.
Всем сразу, как в детстве, захотелось домой, но так же, как в детстве, они боялись Фараона, потому что привыкли его бояться, и стояли смирно, как на уроке.
В этот момент в магазине зазвенел звонок. Был предвыходной день, магазин закрывался рано.
Четырнадцать тысяч четыреста дней потратил Фараон на своих учеников, а они по-прежнему ничего не знали и не хотели знать.
Кто-то говорил, будто рыжий Кашкаров из довоенного выпуска открыл в небе новую звезду. Но Фараон этой звезды не видел. Зато видел: Кашкаров как был хулиганом, так им и остался. То свистнет вслед в два пальца, то подойдет при всех и пообещает достать в комиссионном магазине удешевленный саркофаг.
Закончив обход по району, Фараон вернулся домой.
У Фараона было две жены, по очереди, – сначала одна, потом другая. Первая ушла сама, потому что Фараон все знал и ей было с ним скучно. Вторую он прогнал, потому что она поливалась духами «Красная Москва» и нетщательно убирала комнату. А у Фараона от пыли и от резкого запаха начиналась аллергия: чесались глаза, нос, першило в горле.
Фараон достал французский ключ, отомкнул французский замок и вошел в коридор. На стене коридора висела таблица «Метрическая система мер. Один квадратный метр равен 100 квадратным дециметрам, 10 000 квадратным сантиметрам». Все давно подсчитано. И нечего считать.
На кухне возле плиты стояла потомственная троечница, пятнадцатилетняя Лариска, внимательно смотрела на сковородку, на которой трещало масло.
За Ларискиной спиной, ссутулившись, сидел внук бабки Мани, девятиклассник Елисеев. Лопатки у него были острые, торчали на спине, как маленькие крылья. Ноги он переплетал одну вокруг другой несколько раз. Лариска называла это «заплетать ногу в косу».
Елисеев сидел над тетрадкой – проверял аксиому о параллельных прямых. По Эвклидовой геометрии они не пересекутся, сколько бы мы их ни продолжали, а по Лобачевскому – пересекутся непременно, но не сразу, а где-то в пространстве. Елисееву хотелось самостоятельно выяснить – что же происходит с параллельными прямыми? Дети, как правило, не хотят пользоваться опытом прошлых поколений, они хотят до всего дойти сами.
Фараон остановился на пороге кухни, неодобрительно посмотрел на Ларискину юбку, которая, едва успев начаться, тут же заканчивалась.
– Ты бы оделась, – посоветовал Фараон, – противно смотреть.
– Елисеев! – весело позвала Лариска. Она научилась от Фараона всех звать по фамилии, и даже к собственной матери обращалась по ее девичьей фамилии.
– А? – очнулся Елисеев.
– Тебе противно на меня смотреть?
– Нет, – ответил Елисеев и снова углубился в свою работу.
– Вот видите, ему не противно, – беспечно подтвердила Лариска, – значит, по этому вопросу могут быть две точки зрения. А меня в данной ситуации больше интересует точка Елисеева.