Кошка, шляпа и кусок веревки (сборник)

Харрис Джоанн

— Боюсь, я не совсем вас понимаю… — озадаченно промямлил я.

— А это означает, — продолжала она, — что все хорошее рано или поздно кончается. Хотя мы все существуем тут, на платформе № 5, с незапамятных времен, всегда вели себя тихо, довольствовались малым и старались не привлекать к себе лишнего внимания. Нам действительно нравилось тут работать. Но теперь, когда спрос падает и все такое, головной офис собирается вернуть нас назад. У них, видите ли, нет средств, чтобы позволить нам и дальше работать по индивидуальному плану. Мы должны снова стать членами общей команды, а значит, лавочку придется прикрыть. Самое позднее, к концу этой недели…

— К

концу этой недели? — переспросил я. — А как же мой роман?

И я попытался объяснить, в каком затруднительном положении оказался, ибо — по абсолютно необъяснимой причине — это кафе в течение полутора лет было единственным местом, где меня посещало вдохновение; именно это кафе на платформе № 5, эти пропитанные жиром сэндвичи с беконом и этот крепкий дешевый чай в большой кружке играли для меня роль спасательного круга. Если кафе сейчас закроется, как мне, скажите на милость, закончить свою книгу?

Бренда посмотрела на Сэма, вздохнула и сказала:

— Да, просто стыд и позор!

Я попытался объясниться еще раз — теперь уже в терминах простой психологии. Писатели — народ суеверный, сказал я, и часто задерживают сдачу работы из-за того, что слишком полагаются на некие собственные ритуалы или нелепые предрассудки, которые другим крайне редко кажутся разумными. Некоторые, например, могут писать только на берегу определенного источника, или только в определенное время суток, или только в каком-то определенном месте…

Сэм усмехнулся и остановил меня:

— Вам совершенно не нужно ничего нам объяснять. Я, например, отлично понимаю, что вы имеете в виду.

— Правда? Вот уж не думал. И что же вы пишете?

— О, нет, я не пишу. Я больше театр люблю.

Я попытался представить себе Сэма на сцене, но это было невероятно трудно.

— Это скорее Фред писательством увлекается, — сказал Сэм, быстро глянув на Бренду. — Писательством, поэзией, драматургией, ну и тому подобным.

— Но это же прекрасно! — воскликнул я. — Очень хорошо, когда у человека есть хобби. А чем увлекаетесь вы, Бренда?

— Раньше я была танцовщицей.

— О… — Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться ей в лицо, и изобразил на устах вежливую улыбку. Ей-богу, мне куда легче было вообразить едва образованного Толстого Фреда за написанием романа или Сэма в драматической роли, чем Пышку Бренду в балетной пачке.

— Никогда не следует судить по внешнему виду, — заметила она, словно прочитав мои мысли. — Вдохновение способно прийти к любому — вне зависимости от формы и размеров, уж вы-то, кажется, должны бы это понимать.

И она умолкла, вернулась за стойку и занялась перекладыванием пирожных на витрине.

Я медленно допил чай и заметил, что лохматый поэт уже ушел. Бренда убрала с его стола грязную посуду, протерла стойку и, подойдя к двери, перевернула висевшую на ней табличку с «Открыто» на «Закрыто».

— Сегодня, пожалуй, можно закрыться пораньше, — сказала она. — Посетителей, похоже, больше не будет.

— Неужели вы действительно собираетесь уезжать?

Бренда кивнула.

— Мне очень жаль, дружок, но ничего не поделаешь. — И вдруг ее осенило. — А что, если вам самому попробовать управлять этим кафе? Понимаете, если уж мы это сумели, неужели такой человек, как вы, не справится? Собственно, нужно уметь только поджаривать бекон и заваривать чай…

Я как-то ухитрился не улыбнуться и попытался возразить:

— Но мне и…

— А еще вы могли бы оставить себе кошку, —

прибавил Сэм, светлея лицом.

Я только вздохнул.

— При всей моей любви к кошкам это вряд ли решило бы мои проблемы.

— А вдруг решит? Никогда ведь не знаешь… — сказал Сэм.

И через десять минут по причинам, которые, как я подозреваю, я так никогда и не смогу объяснить моей жене, я необычно рано отправился домой, так и не написав ни единого слова, зато с пестрой кошкой на руках, которая выпрыгнула из моих объятий, стоило мне войти в прихожую, и тут же направилась прямиком к холодильнику.

Дженнифер дома не оказалось, и я налил кошке полное блюдце молока, а сам прошел в кабинет, очень рассчитывая просто посидеть в тишине часика три.

И вдруг обнаружил, что вовсю пишу! Видимо, муза, кто бы она ни была, все-таки меня посетила. К четырем часам я написал большой кусок в шесть тысяч слов, завершавший мой загадочный сюжет, — и никаких тебе булочек с беконом, никакого чая, никаких тостов! У меня и без этого работа шла просто отлично. Вдохновение, когда оно нахлынет, налетает на тебя с силой курьерского поезда.

Кошка, мурлыча, сидела у меня под стулом. Я уж почти забыл о ней, а она лишь часов в пять, когда пальцы у меня уже заболели от непрерывного печатания, вылезла из-под стула и стала тихонько требовать пищи.

Я дал ей ломтик ветчины. Она одобрительно замурлыкала, и тут я заметил на ней ошейник с металлической табличкой, на которой было написано: КАЛЛИОПА. [93] Довольно странное имя для кошки. Вот уж не ожидал ничего подобного от таких простых людей, как Бренда и Фред. Имя показалось мне очень знакомым, и я сунул нос в Интернет.

93

Каллиопа, «прекрасноголосая» — муза эпической поэзии и науки; изображалась с вощеной дощечкой или свитком и грифельной палочкой в руках.

Как я и предполагал, имя оказалось древнегреческим — так звали одну из муз. Впрочем, там были перечислены все девять муз, их имена, символы и атрибуты. Но особенно сильно меня впечатляли три из них — возможно, потому, что именно их я видел каждый день над дверью привокзального кафе на платформе № 5: там на вывеске была изображена трагическая маска Мельпомены, комическая маска Талии и лира Терпсихоры, музы танца.

И на меня снова нахлынули мысли о необычной троице с платформы № 5 — о Толстом Фреде с его вечным трагизмом во взгляде, о веселом некрасивом Сэме с лицом типичного комика и о Бренде, хотя ее заявление, что некогда она была танцовщицей, по-прежнему вызывало у меня сильные сомнения. Конечно, все это довольно странно. Ведь муза — это просто некий архетип, метафора, воплотившая в себе вечное стремление человека к прекрасному. Представить себе, что музы могут быть реальными существами, что они способны принимать человеческое обличье и вмешиваться в дела людей… Нет, это просто глупость! Не правда ли? О таких вещах любит читать моя Дженнифер — подобная история вполне могла бы оказаться в сборнике рассказов, написанных какой-нибудь несдержанной особой, автором «женской прозы», обожающей подобные сюжеты. Но я смотрю на вещи реалистично. И не унижаюсь до подобных завлекательных историй. Я изучаю человеческую природу, мое вдохновение приходит изнутри, рожденное потом и кровью, упорством и тяжким трудом. Ясное понимание этого как раз и ставит меня в особое положение по отношению ко многим другим. К тому же я полностью отдаю себе отчет в собственных возможностях и способностях.