Кошки ходят поперек
Шрифт:
Мы подождали. Но не чуть-чуть, а, наверное, почти с час. Потом снизу послышались шаги, я повернулся. В палату вошел чрезвычайно худой человек в сером костюме, похожий на типичного фашистского преступника из телевизора.
Фашист принялся греметь раскладной мебелью, которую принес с собой. Затем смонтировал на треноге камеру. Достал из кармана золотые часы на цепочке, посмотрел время, принялся вертеть часы на пальце.
В дверь протиснулся крупный, довольно пожилой человек с седыми волосами. Проверил матерчатые стулья, уселся на дальний.
– Эти двое всегда прилетают, – шепнул Валерка. – Они тут самые главные вроде как...
Третьим вошел Гобзиков. Вернее, ввели его. Санитары, только уже другие. Гобзиков не был связан, он болтался как тряпка и тихонечко что-то бормотал. Я понял, что это не бормотание, а хохот. Только очень слабый. Выдыхался Гобзиков.
Фашист кивнул на стул, Гобзиков устроили в нем.
– Не беспокоить нас, – сказал фашист, и санитары удалились.
Гобзиков хихикал. Он похудел и посинел за ночь. Говорят, что смех продлевает жизнь.
Врут.
– Смехотун? – осведомился седой.
– По всем признакам... У них там эпидемия.
Седой кивнул.
– Я был знаком с парнем, который сочинил смехотуна, – сказал он. – Он скучал на уроке географии и от нечего делать представил, как учительница вдруг принялась смеяться и никак не может остановиться. А потом все остальные как будто стали смеяться и тоже не могли остановиться. Засмеялась вся школа. Эта идея его очень захватила, и он всю физику подряд придумывал, что будет, если все станут безостановочно смеяться. Так появился смехотун.
– Красивая легенда. Мне начинать?
– Конечно, время идет.
Фашист достал из кармана кожаный футляр, из футляра старомодный шприц. Быстро подошел к Гобзикову и так же быстро сделал ему укол в шею. Гобзиков даже не дернулся.
Фашист стал считать вслух, досчитал до пятидесяти. Гобзиков перестал смеяться и поглядел на мир осмысленно.
– Вы кто? Где я? Мама...
Так говорил Гобзиков.
– Все в порядке, – успокоил его седой. – Нам надо с тобой немного поговорить. Ты не против?
– Нет... – растерянно сказал Гобзиков. – Как я тут оказался только...
Фашист принялся бродить по комнате. Остановился у окна.
– Кто вы...
– Видишь ли, – фашист сверкал золотыми часами, – мы представляем одну организацию... Что-то вроде всемирной ассоциации... Нас интересуют психические феномены...
– Чего?
– Психические феномены...
– Расскажи нам, что произошло с тобой в последнее время, – перебил седой. – Не спрашивай, не удивляйся, просто расскажи. И мы отправим тебя домой.
– Я... мы... решили...
Гобзиков принялся растирать виски.
– Заложите ногу на ногу, – посоветовал фашист. – Это вас успокоит. И расскажите о последних днях.
– Это просто, – Гобзиков заложил ногу на ногу, – в последнее время я ничем особым не занимался...
Гобзиков растирал голову.
– Я хотел... хотел начать дрессировать Томагавка...
– Томагавка? – переспросил фашист.
– Это такая крыса, моя мама ее выкрасила в оранжевый цвет. Так вот, я собрался дрессировать Тома...
Гобзиков гнал. Он гнал – у него не было никакой оранжевой крысы.
– Нет-нет, – во второй раз перебил седой. – Что случилось в последний день.
– А, понятно, – закивал Гобзиков. – Все было так. Мы с Совковым решили выехать на природу поискать хрущей...
– Кого? – не понял фашист.
– Жуков майских, – пояснил Гобзиков. – Только чтобы черноморов обязательно, черноморы круче. А еще лучше жука-альбиноса найти, японцы за каждого альбиноса дают тысячу...
Гобзиков нес чушь про майских жуков-альбиносов, а эти двое слушали. Внимательно слушали. А я думал, что как-то все не так, мы ни с того ни с сего начали врать в унисон, хотя совсем об этом не сговаривались. Какое интересное совпадение получается...
Гобзиков рассказывал:
– Я полез на березу, смотрю – чага, а чага очень хорошо от запора помогает...
Гобзиков врал. Врал совершенно самозабвенно и совершенно неожиданно, с талантом распространителя китайских пилюль для похудения. И ни слова не сказал про Лару. Ни слова.
И тогда я понял, что Гобзиков тоже... Гобзиков не хотел подставлять Лару. Не хотел, чтобы она фигурировала. Молодец. Наверное, его предки были партизанами в брянских лесах.
– Я эту чагу давай отверткой отковыривать, а тут дятел прилетел, – врал Гобзиков. – И как давай на меня смотреть. А потом как клюнет!
– Тебя? – спросил седой.
– Зачем меня, он же не людоед. Чагу клюнул. А я хотел отогнать его и поскользнулся. Полетел вниз, наверное, метра четыре пролетел и головой стукнулся. О пень. Закружилось все в голове, Совок меня взял и потащил куда-то. Потом не помню. А очнулся уже здесь. Когда меня домой отпустят, а?
– Скоро. Где вы собирались с друзьями-то встретиться?
– С какими друзьями? Совок, наверное, домой смотался, за родителями, скоро они сюда, наверное, приедут. А вообще-то для жуков еще рано, они в мае будут, но надо наметить места, подготовить ловушки. И соку хотелось попить, я люблю сок...
Гобзиков работал под дурачка довольно удачно. Дурачок, дурачок, насри в кулачок...
– Значит, вы поехали за жуками? – вкрадчиво спросил седой.
– Ну да, за жуками, – подтвердил Гобзиков. – Их можно опускать в олово и полировать. Здоровские брелки к сотикам получаются...
– И вы никого не видели? – спросил седой.
– Видели одних уродов. Кородеров. Кору драли для лаптей. И один чувак был такой странный, ящериц зачем-то отлавливал. Типа китайца вроде бы. Эти китайцы всех-всех едят...