Коськин день
Шрифт:
— Я не знаю, — замешкался Федя.
— Мы и бумаги и красок дадим.
— Не умею я, как писать-то!
Сумеешь. Что написать — мы составили. Только разрисовать покрасивей надо. Нарисуешь, значит?
— Ладно. Попробую…
— Вот и хорошо! — обрадовалась Зина. — Я сейчас схожу за бумагой и красками, а ты тут заявление напишешь, да? Я сегодня его и отдам.
Зинка ушла. А Федька еще долго лежал и смотрел сквоз густую зелень ивняка на глубокое синее
— Неужели примут?..
Радостно торкались мысли, и большая неуклонная сила, пугливо дремавшая прежде, вдруг потянула его быть нераздельно с другими, быть таким же, как все ребята, участвовать вместе с ними в большой, пока еще смутной, неясной, но важной и радостной работе.
— Неужели примут?..
Шептались листья, плавилось жгучее солнце, и бодрая радость вырастала и крепла в груди.
Только к вечеру, когда отец с завода пришел, заканчивал усталый Федька адрес. На плотной слоновой бумаге вокруг текста затейливыми вензелями рамка раскинулась.
А внизу под большим пионерским значком красивыми буквами было выведено четко:
Крепись, Комсомол! На каждый твой зов мы ответим: всегда готов!
Отец, присмиревший, стыдившийся втайне вчерашнего буянства, ласково потрепал его по плечу:
— Ишь ведь, как тебя угораздило. Ловко! Молодец! — И обещался в получку на краски целковый дать.
В день юбилея клуб был битком набит зрителями. Даже все подоконники увешали. Выступали все кружки и ставили целую пьесу.
Выступил и Федька. И на его долю выпало стихотворение прочесть. Как вышел на сцену к рампе так сробел, что ноги подкашиваются. Щеки, как галстух пунцовый, зарделись. Начал говорить, — дыхание сперло. Голос дрожит и не слушается. Насилу доплелся до конца и смешно, как-то боком, ушел.
— Молодец, Федь! — шепнула ему Зина за кулисами. В коротенькой синей, складками, юбке, с таким же большим красным галстухом, как у него, она стала роднее и ближе.
— Я ничего, — перевел дыхание Федька и поправил смущенно значек.
Вспомнил, как с нарисованным адресом встретили в лагере его. Только Колька и крикнул, как увидел:
Э!.. Хромцо! Хромой барин идет, — да другие ребята оборвали:
— Молчи уж, мазилка хвастливая.
— Здорово, Федь! Шут тебя знает, как это ловко у тебя получается, — похвалил вожатый.
И в тот же день обсуждался вопрос: о принятии в отряд Феди Кокурина.
Постановили: принять единогласно. Только некоторые спрашивали с любопытством:
— А как же хромой-то он?
— Ничего! Каждому дело найдется.
За кулисами, из уборной и в уборную, бегали взволнованно намазанные драмкружковцы, торопились. Скоро начинать! При выходе с Колькой столкнулся. Дрогнуло сердце.
„Что ж я не такой, как он, что ли! Попробуй, тронь”!
— Ты что ощетинился?
Федька молчал.
— Брось, говорю! Давай руку-то.
— Зачем?
— Давай, говорю, — наступал на него Колька с напускной суровостью. — Слышишь, что ль? Теперь все одно. В одном звене небось стоять-то будем.
Первый шаг к дружбе сделан был. Неловко, но крепко пожали друг другу руки. Зинка встретила их и улыбнулась:
— Молодцы. Вот давно бы так.
— Ты знаешь, — откровенничал Колька, — я ведь тоже рисовать-то могу, только чуть-чуть похуже тебя.
— Молчи уж! — вставила Зинка.
— А ты не приставай! С тобой не говорят ведь, — огрызнулся он.
— Мы вместе с тобой рисовать будем, ладно?
— Ладно! Ты мне обязательно Ленина покажи, как рисовать, а зайцев и звезду я умею.
В этот вечер, когда ложился спать, первый раз Федька чувствовал, что вполне, до краев счастлив. Красный галстух бережно висел у изголовья на гвозде. Спроси его, — что еще надо и скажет, пожалуй, — ничего! Разве только плотной бумажки чуть-чуть, да красок немножечко.
А ночью снилось, что он председатель и говорит огромному залу большущую речь.
Типография «КОМИНТЕРН»
Центрального Изд-ства Народов СССР
Ленинград, Екатерингофский, 87
Гиз. № 15190 Ленинградский Гублит № 2804 Тираж 10.000 3 л.