Космический хищник (Путевые записки эстет-энтомолога)
Шрифт:
— Здесь, почти рядом.
Я встал с чурбака, и мне снова показалось, что суставы распрямляются сервомоторчиками и тело двигается строго по осям трехмерных координат, избегая векторного направления.
— Показывай, — произнесли губы, в соответствии с заложенной программой.
Мы выбрались из схрона, и только теперь я смог рассмотреть местность — пока добирались сюда, из-за непомерной ноши все внимание сосредоточивалось на том, куда поставить ногу, чтобы не поскользнуться.
Быстрорастущие гигантские мангры Аукваны скрыли следы пожара полугодичной давности, но все равно местность разительно отличалась от ставшего привычным вида старой сельвы, где царили вечный полумрак и
— Сюда, бвана, — подхватил меня под локоть Кванч, увлекая по направлению к небольшой лужайке метрах в тридцати от входа в схрон.
Механически передвигая ноги, я пошел. Кокон лежал посреди лужайки, и был не обычной, шаровидной, формы, а конусообразной, закрученной в спираль, к тому же цвет у кокона оказался не молочно-белым, а белым с палевым оттенком. Одного вида кокона было достаточно, чтобы поверить Кванчу. Но я все же достал из кармана карандаш полевого анализатора и просканировал кокон. Внутри кокона находился полностью сформировавшийся ногокрыл-имаго. Его тело чуть подрагивало от бившегося сердца, и пульсации передавались на поверхность кокона.
И опять ни радости, ни удовлетворения я не испытал. Постоял, посмотрел на вздрагивающий кокон, затем развернулся и деревянной походкой направился к схрону.
— Что-то не так, бвана? — недоуменно спросил Кванч, догоняя меня. Через два дня он вылупится…
Я ничего не ответил. Принял информацию к сведению, и только.
Тана проснулась. Стандартная доза снотворного оказалась бессильной против злокачественной перестройки организма. Лежа в гамаке, Тана широко раскрытыми глазами смотрела на собранный диагност.
— Привет, — сказал я, выбираясь из лаза. — Отдохнула? Как себя чувствуешь? Лучше?
Она перевела взгляд на меня и долго, словно не узнавая, смотрела неподвижным взглядом.
— Я умру? — неожиданно спросила она, и губы у нее дрогнули.
— Это еще что за выдумки? — сказал я, но искреннего возмущения не получилось. Фраза прозвучала сдавленно и бесцветно. Тоже мне, конспиратор! Распечатку не стал делать, а разобрать диагност не догадался.
Тана отвела глаза в сторону и уставилась в стену расширенными зрачками.
Кванч, вошедший следом за мной, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Абориген понял все сразу — в отличие от диагноста ему достаточно было одного взгляда.
— Я… Я пойду, бвана? — неуверенно пробормотал он.
— Да, — сказал я. — Да, сходи на разведку.
И Кванч выскочил из схрона с проворностью ящерицы. Было у аборигенов что-то общее с пресмыкающимися.
— Я умру… — утвердительно проговорила Тана. Глаза у нее заблестели, она всхлипнула.
— Да что ты заладила… — поморщился я, и в этот раз получилось более достоверно. — У тебя сильнейшее переутомление плюс нервный срыв. Пару дней отлежишься, и будет все в порядке. Кушать хочешь? Кванч свежих грибов нарвал.
— Нет. Не хочу, — проговорила она ровным голосом. Нотки плаксивости исчезли, но она мне не верила. — Подойди ко мне. Сядь рядом.
Я поднял с пола чурбак, перенес к гамаку, поставил, сел.
— Дай руку.
Она взяла мою ладонь
— Когда я буду умирать, — сказала она, глядя мне в глаза, — ты не отпускай мою руку. Держи. И я никуда не уйду…
Все мои силы были направлены на то, чтобы выдержать ее взгляд и не отвести глаза в сторону, и я ничего не смог ответить.
— Я тебя любила, — сказала она. — Любила больше жизни. Для меня ничего в этом мире, кроме тебя, не было. А ты меня никогда не любил…
— Ну что ты… — опять независимо от меня проговорили губы. — Я тебя тоже люблю. Все у нас будет хорошо.
Она первая отвела взгляд, поморщилась от боли, растирая правой ладонью низ живота.
— Что там у меня? Твердое… Вырвать бы его с корнями…
— Болит? — спросил я мертвым голосом. Она кивнула.
— Сейчас сделаю обезболивающее. Я аккуратно высвободил руку, встал и, подойдя к аптечке, начал перебирать препараты. «Чем я заслужил ее любовь?» — билась в замороженном сознании мысль. Не понимал я этого чувства и ответа не находил.
Приготовив коктейль из лошадиной дозы снотворного и обезболивающего, я ввел ей в руку, и Тана почти сразу уснула. А я принялся бездумно колесить по схрону, не находя себе места. Сам не знаю почему — никаких чувств в душе не было. Полная опустошенность.
Ночь, следующий день и следующую ночь я пребывал в каком-то сумеречном мироощущении. Спать не спал, но и бодрствовать не бодрствовал. Впал в пограничное состояние между сном и явью, передвигаясь и действуя, как сомнамбула. Настолько все перекосилось, что я не смог вести ежедневные записи и начал совершать нелогичные, парадоксальные поступки. Прекрасно понимая, что в условиях частотно-волновой блокады Аукваны мне не удастся связаться с челночным катером, я тем не менее активировал передатчик, вынес его из схрона, где нормальной работе мешала экранирующая сеть, и каждый час пытался выйти на связь. То, что передатчик могут засечь егеря, меня не волновало — я, как и Тана, видел единственный шанс спасения ее жизни в том, чтобы погрузить тело в криогенную камеру и доставить в ближайший медицинский центр. Шанс был мизерный, но он был — Кванч сообщил, что птенцы ногокрыла начали закукливаться, а это означало, что браконьерской охоте пришел конец и егеря не сегодня-завтра снимут частотно-волновую блокаду.
Несмотря на то, что действие снотворного закончилось, Тана в сознание не приходила. Странно, но боль не мучила ее, и она умирала тихо и спокойно. И только утром третьего дня я увидел, что боль возобновилась. Не открывая глаз, Тана зашевелилась в гамаке, лицо ее перекосилось, она закашлялась, и изо рта вытекла струйка крови.
Понимая, что это все, я сел рядом, взял ее ладонь в свою и тихонько сжал. Она не ответила, но задышала часто-часто, напрягаясь всем телом. Потом тело ослабло, и ритм дыхания начал успокаиваться. Кванч все утро метался между мной и передатчиком. Вначале он сообщал, что никто не отвечает, затем, видя, что мне не до него, перестал говорить, лишь раз в полчаса появлялся в схроне, с минуту виновато переминался с ноги на ногу и вновь уходил к передатчику.
Тана лежала навзничь, дышала тихо, как во сне, но все реже и реже. Ладонь ее становилась все холоднее, и чем больше она остывала, тем сильнее я сжимал ее, выполняя последнюю волю.
И в этот момент в схрон угрем проскользнул Кванч и закричал:
— Бвана, есть связь! Капитан вас вызывает! Я растерянно перевел взгляд с Таны на Кванча.
— Быстрее, бвана, он хочет с вами говорить!
Прекрасно понимая, что ничто уже не поможет, я осторожно отпустил руку Таны, встал с чурбака и направился к выходу.