Космонавты живут на Земле. Книга 2
Шрифт:
Здесь все было сделано, чтобы летчик-космонавт Горелов чувствовал себя человеком двадцатого века, царем природы. Но царем природы он ощущал себя на Земле, заставляя работать сложные вычислительные установки, изучая высшую математику и астрофизику, пилотируя реактивный истребитель или совершая поездку на «Вол-го». Здесь же бездонная мгла давила на него со всех сторон, напоминая каждую секунду, что он всего лишь бесконечно малая частица, передвигающаяся по загадочному, веками существующему звездному полю. «Дон-дон» — звучали все время в ушах ровные непонятные звуки, рождавшиеся и умиравшие с одинаковыми интервалами. Алексей закрыл глаза и почувствовал сразу, что веки его, сухие и горячие, наливаются тяжестью. Шло время, свободное от наблюдений и работы с оборудованием кабины. .Чтобы уйти от реальной действительности и хотя бы немного забыть огромный глубинный космос, эту черную бездну, озаряемую иногда яркими солнечными вспышками, слепящими, как автогенное зарево, он вспоминал день отлета и перебирал заново те торжественные минуты. Знойное поле космодрома, пусковые вышки над степью и крышами светлых зданий из стекла и бетона — какую милую картину составляло все это! С этих пусковых вышек уходили в космос все его предшественники. Были они разведчиками для него, точно так же, как и он был сейчас разведчиком на этой бесконечной звездной дороге для тех будущих космонавтов, которых и в отряде-то сейчас, возможно, нет, но которые придут и полетят гораздо дальше его. «Дон-дон» — стучало в ушах под оболочкой гермошлема. А там, на Земле, было тридцать пять по Цельсию и в маленьком срубленном из дерева, теперь опустевшем домике терпко пахло цветами, полученными им в то утро. Ночь перед стартом он проспал с завидным спокойствием, и утром его разбудил не будильник, а голоса друзей.
Алешка! — кричал Андрей Субботин, тряся его за плечо. — Если бы не бесцеремонная - настойчивость твоего дублера, ты бы всю Вселенную проспал, а не то что свой собственный старт.
– Не проспит, — смеялся генерал Мочалов. — Вселенной на многих космонавтов хватит. В том числе и на вас, Субботин.
Тимофей Тимофеевич, показывая на окно, потребовал:
—Там журналисты. Я разрешил пресс-конференцию на тридцать — тридцать пять минут. Вставайте и приводите себя в порядок.
Горелов умылся, быстро позавтракал, и, ответив на вопросы врачей, подошел к окну. На лавочках вокруг клумбы с георгинами сидело около двадцати человек. Кто с кинокамерами, кто с фотоаппаратами и блокнотами. Горелов узнал Леню Рогова в легком светло-сером костюме франтоватого кроя. Еще он узнал тучного пожилого журналиста в расстегнутом клетчатом пиджаке и коротких брюках на ярко-синих, туго натянутых помочах. Это же тот. Точно. Ему тогда в родном Верхневолжске успел Алексей что-то прокричать и помахать конвертом. А в конверте том — смешно вспоминать — была наивная просьба к Гагарину помочь поступить в отряд космонавтов. К машине Гагарина пробиться не удалось. А журналист жевал спелое яблоко и смеялся: «В чем дело, молодой человек? Может, вы тоже хотите стать космонавтом? Теперь это модно». Да, тот самый. Постарел и еще более обрюзг. Сейчас он тоже что-то жевал, прислушиваясь к голосам своих коллег. «Вот бы напомнить ему о той встрече, — весело подумал Горелов. — Нет, не стоит, еще целый подвал отмахает, и получится что-то вроде .рекламы»,
Он пригласил журналистов в светлую горницу деревянного домика и ответил на все их вопросы об орбитах и скоростях, о настроении, с которым идет в полет.
Когда пресс-конференция была объявлена генералом Мочаловым закрытой, Горелов задержал Леню Рогова, ласково положил ему руку на плечо:
– Давай простимся, старик. Все-таки, в отличие от других, ты наш.
– Но вы же меня не любили, Алексей Павлович?
— У тебя прекрасная интуиция, — усмехнулся Горелов. — Что было, то быльем поросло. Во-первых, я не то чтобы не любил тебя, но просто холодно относился. И ты прекрасно знаешь почему.
– Да, знаю, Женя.
– Женя, — согласился Горелов. — Я всегда внутренне был против того, чтобы она выходила за тебя замуж. Не пара ты ей. Извини. А сейчас все стало на свое место, Не обижайся.
Уголки Лениного рта горько дрогнули:
– На откровенность нельзя обижаться.
– А как ты сейчас?
– Живу. Кочую. Как видишь, тебя провожать приехал.
– А личное как?
– Пока никак, — пожал журналист плечами.
– Ну и что ты мне скажешь на дорожку, если пришел провожать?
– Возвращайся — это самое главное, — взволнованным шепотом быстро проговорил Рогов и как-то отчаянно махнул рукой: — Мне сейчас почему-то кажется, что твой полет — это полет не одного космонавта. Это не ты, а вся страна наша улетает туда, к Луне...
– Риторика, — прервал Горелов. — Ну, а как ты думаешь, вернуться будет легко?
– Не-ет, — так же тихо ответил Рогов, не желая, чтобы их разговор слышали другие журналисты. — И туда будет нелегко и обратно в особенности. Но я очень желаю тебе успеха. Я даже помолиться за это готов, если бы это помогло.
Горелов помолчал, внимательно рассматривая острые прорези морщин на лице Рогова — их раньше не было.
—Ну что же, спасибо за добрые слова, — сказал он напряженным голосом. — А я вернусь... Я обязательно вернусь. Вот увидишь. Ну, прощай! — он неловко обнял мешковатого Рогова, прижал к себе. Они поцеловались. Журналисты с завистью наблюдали эту сцену: этого Рогова никогда не обойдешь в репортажах, если с ним единственным обнимается перед стартом сам Горелов!
Подошел голубой автобус, и Горелов, уже облаченный в скафандр, но еще не скрытый под гермошлемом, сел в него вместе со своим дублером Субботиным. Подошла черная «Чайка», и в ней заняли места Тимофей Тимофеевич, генерал Мочалов и полковник Нелидов. У главного корпуса, откуда шло сейчас непрерывиое слежение за пусковой площадкой, собралась толпа. Проезжая на маленькой скорости, Алексей видел высоко поднятые транспаранты: «Даешь, Алеш, к Луне придешь!», «Ура космонавту Горелову!». Рассмотрел Алексей и большой яркий шарж: он протягивает руку желтой Луне из кабины «Зари» — «Здравствуй, красавица!» А дальше колыхались над головами другие, менее интимные лозунги: «Слава Горелову, сыну Советской Отчизны!», «Вперед, к Луне!», «Вселенная, распахивай шире дверь!» Он слышал, как скандировали обитатели космодрома: «Го-ре-лоз, слава! Го-ре-лов, впе-ред!», и думал, что это уже последние люди, которые его провожают. Там, у пусковой вышки, будет меньше времени для эмоций.
Держа в согнутой руке гермошлем, как древний рыцарь, собравшийся на поединок, Алексей прощался с Тимофеем Тимофеевичем, генералом Мочаловым, Субботиным. Хлопнула дверца лифта, и бетонная площадка, запруженная провожающими, начала быстро уплывать. Станислав Леонидович помог ему выйти на последний балкон, и Горелов увидел распахнутый люк «Зари». Алексей медленно подошел к перилам. По ритуалу, давно уже узаконенному всем образом жизни космонавтов, он должен был сказать короткую прощальную речь, прежде чем исчезнуть в люковом отверстии корабля. У него в кармане лежал подготовленный им же самим текст, заботливо отредактированный полковником Нелидовым. Но сейчас ои не захотел доставать бумажку и произносить заранее подготовленные фразы. Они показались ему неживыми. И Алексей с минуту молчал на виду у тех последних, что провожали его на Земле. Ветер трепал его курчавьте волосы, сыпал колечки на лоб. Небольшая фигура Горелова отчетливо виднелась па фоне громадного серебристого тела ракеты, мирно дремавшей в объятиях стапелей.
—Товарищи и друзья! — тише, чем ему показалось, заговорил Алексей. — Когда моя мать родила меня на свет, она конечно не думала, что я стану космонавтом и мне
доверят пилотировать космический корабль, направляющейся к Луне. Она мечтала лишь о том, чтобы я стал существом, достойным высокого имени «человек». Если мне доверили это задание, то человеком я, видимо, стал и мечта моей матери сбылась. Это первое, что я хотел сказать. Сегодня меня, сына России, весь советский народ провожает в далекий и трудный путь. Я говорю далекий и трудный, потому что никто из вас иначе не назовет этот полет. И я даю клятву перед Родиной-матерью, нашей партией и всем советским народом, что выйду на окололунную орбиту, какие бы испытания ни встретились на космическом маршруте!
Последние его слова потонули в криках «ура», раздавшихся внизу на цементной площадке у самого основания пусковой вышки.
—Алеша, давай в кабину. Пора, — негромко позвал Станислав Леонидович. Вместе с техником он аккуратно навинтил на скафандр гермошлем, предварительно расцеловавшись с Гореловым. Два молодых техника помогли ему занять место в низком пилотском кресле и пристегнуться ремнями. Потом они задраили тяжелые люковые двери, и он остался один, с удивлением, словно впервые, разглядывая залитую мягким ласкающим светом кабину «Зари».
Томительно долго тянулось предстартовое время. Несколько раз с ним вступали в переговоры с командного пункта космодрома то генерал Мочалов, то Тимофей Тимофеевич. Они задавали вопросы и получали на них односложные ответы. Разговаривающие были очень корректными, только Тимофей Тимофеевич однажды сердито заметил:
—Пульс, молодой человек, пульс! Это не годится. Вы все еще на Земле!
Алексей поймал себя на мысли, что действительно волнуется и виновато ответил:
– Я не буду больше, Тимофей Тимофеевич. Вас понял.