Костры амбиций
Шрифт:
— Где это ты взяла?
— Нравится? Ты знаешь его работы?
— Чьи?
— Филиппе Кирацци.
— Нет, не знаю.
Она широко улыбалась.
— Про него уже была большая статья в «Таймс».
Чтобы не выступить в роли уолл-стритовского филистера, Шерман снова обратился к созерцанию шедевра.
— М-да, в этом есть… как бы это сказать?.. какая-то прямота. — Он подавил желание съязвить. — Где взяла?
— Он сам мне подарил, — хвастливо.
— Какая щедрость.
— Ну, четыре работы Артур у него купил. Четыре больших полотна.
— Но подарок он преподнес не Артуру, а тебе.
— Мне хотелось одну для себя. Те, большие, собственность Артура. А ведь Артуру, если бы я ему не растолковала, ему бы что Филиппе, что… уж и не знаю кто — все равно.
— Мм.
— Тебе не нравится, да?
— Да нравится. Но, понимаешь, я сейчас в полной растерянности. Я сделал ужасную глупость.
Мария опустила плечи, отошла с середины комнаты и села на край кровати, как бы говоря: «Ну ладно, рассказывай, я слушаю». Она перекинула ногу на ногу. Белая юбка высоко задралась. И хотя ее шикарные ноги, эти до половины открывшиеся ляжки и стройные голени, сейчас не имели отношения к делу, Шерман не мог отвести от них взгляд. Обтянутые лоснящимся шелком, они блестели и переливались, стоило ей чуть шевельнуться, и по ним пробегали блики.
Шерман остался стоять. У него было мало времени. Сейчас она поймет почему.
— Выхожу я погулять с Маршаллом, — Маршалл теперь лежал, развалясь, на половичке у двери, — а на улице льет. Я с ним так намучился…
Пока дошло до телефонного разговора, Шерман, повествуя о своих несчастьях, совсем разволновался. Он, правда, заметил, что Мария если и чувствует к нему сострадание, то выхода своему чувству не дает, но сам он взять себя в руки уже не мог. Горячась, он приступил к главному: какие ощущения он испытал, когда повесил трубку, но тут Мария прервала его, пожав плечами и отмахнувшись:
— Ой, Шерман, ерунда это.
Шерман выпучил на нее глаза.
— Подумаешь, по телефону позвонил! Я вообще не понимаю, почему бы тебе было не сказать: «Извини, ради бога. Я звоню своей знакомой Марии Раскин». Лично я Артуру не тружусь врать. Не то чтобы я ему все до мелочи сообщала, но врать не вру.
А он — мог бы он вот так же нахально? Он попробовал представить себя в такой роли.
— Гм-м-м-м, — у него получился почти стон. — Интересно, Значит, выхожу я в половине десятого из дома якобы погулять с собакой, а потом звоню и говорю: «Прости, пожалуйста, на самом деле я вышел, чтобы поговорить по телефону с Марией Раскин»?
— Знаешь, какая разница между тобой и мной, Шерман? Ты жалеешь свою жену, а я Артура нисколечко не жалею. Ему семьдесят два года. Он знал, когда женился на мне, что у меня есть свои знакомые, и знал, что они не в его вкусе, а его знакомые, у него их полно, они не в моем вкусе, это ему тоже было известно. Я их просто не перевариваю, всех этих старых жидов… Не гляди на меня, пожалуйста, так, будто я сказала что-то ужасное. Артур сам так выражается. И еще — «гои». А я у него — «шикса». До него я ничего такого в жизни не слышала. Ты бы вот был замужем за евреем, тогда бы и высказывался. Да я за пять лет столько наслушалась еврейских разговоров — уж как-нибудь да могу себе позволить словечко-другое из ихнего лексикона.
— Он знает, что у тебя есть эта квартира?
— Нет, конечно. Я же говорю, я ему не вру, но и не сообщаю про каждую мелочь.
— А это — мелочь?
— Гораздо ближе к мелочи, чем ты думаешь. Но мороки хватает. Домохозяин вот опять взбеленился.
Мария встала, подошла к столу, взяла и протянула Шерману лист бумаги, а сама вернулась обратно и снова села на край кровати. Это было письмо из адвокатской фирмы «Голан, Шендер, Моган и Гринбаум», адресовано «мисс Жермене Болл по вопросу о ее статусе квартиросъемщицы в домовладении „Уинтер пропертиз, инкорпорейтед“ с пониженной квартплатой». Но Шерману было не до того. Он не мог сейчас вникать в суть дела. Время уходило даром. Мария перескакивала на разные другие темы. А ведь уже очень поздно.
— Не знаю, Мария. Об этом пусть Жермена позаботится.
— Шерман.
Она улыбалась, блестя зубами. Встала.
— Шерман. Подойди сюда.
Он сделал два шага по направлению к ней. Но не подошел близко. А она, судя по выражению ее лица, имела в виду — совсем близко.
— Ты думаешь, у тебя будут неприятности с женой всего-то из-за телефонного звонка?
— Не думаю, а знаю, что у меня будут неприятности.
— Ну тогда, раз у тебя все равно будут неприятности ни за что, почему бы тебе не заслужить их, по крайней мере, а?
Она прикоснулась к нему. И царь Приап, испуганный было до смерти, восстал из мертвых. С кровати Шерман краем глаза заметил, что такса поднялась с половика, подошла и смотрит на них, виляя хвостом.
Вот черт! А вдруг собаки могут как-то дать знать?.. Может быть, собаки каким-то образом показывают, если они были свидетелями чего-то такого?.. Джуди разбирается в животных, чуть что не так, квохчет и трясется над своим Маршаллом, даже противно. Что, если таксы ведут себя как-нибудь по-особенному после того, как наблюдали такие вещи? Но тут его нервное напряжение растаяло и ему стало на все наплевать. Его Наидревнейшее Величество царь Приап, Властитель Вселенной, угрызений совести не ведал.
Шерман отпер дверь и вошел к себе в квартиру, нарочито громко беседуя с собакой:
— Молодец, Маршалл, умница, хорошая собачка.
Разделся, шумно шурша прорезиненным макинтошем, отдуваясь и побрякивая пряжками.
Джуди не показывалась.
В мраморный холл внизу выходили двери столовой, гостиной и небольшой библиотеки. В каждой комнате блестели и лучились на своих раз навсегда определенных местах полированные резные завитки мебели, хрусталь, лампы под шелковыми кремовыми абажурами, лаковые шкатулки и прочие немыслимо дорогостоящие «находки» его жены, начинающего декоратора. Потом Шерман заметил, что кожаное кресло с закрылками, всегда стоявшее в библиотеке передом к двери, повернуто наоборот, и сверху над спинкой виднеется макушка Джуди. Рядом горит лампа. Якобы Джуди читает.
Шерман остановился в дверях:
— Вот мы и вернулись!
Никакого отклика.
— Ты была права: я вымок насквозь, и Маршалл не получил ни малейшего удовольствия.
Она не повернулась к нему. Из-за спинки кресла только донесся ее голос:
— Шерман, если ты хотел поговорить с какой-то Марией, зачем было звонить мне?
Шерман сделал один шаг в комнату.
— О чем ты? С кем я хотел поговорить?
Голос:
— Ради бога. Не трудись лгать.
— Лгать? Да о чем?