Костры Тосканы
Шрифт:
— Да, это правда, — Ракоци покачал головой. — Вы понимаете, на что идете? Вы знаете, как протекает эта болезнь? — Он глубоко вздохнул. — Я встречался с ней не однажды. В Риме, в Египте, на родине… Выживают лишь единицы. Остальных ждет ужасная смерть. Отвар из мака снимает боль, но на очень короткое время. В некоторых случаях помогают припарки. Исцелить больного практически невозможно. Можно лишь попытаться облегчить его страдания и попробовать уберечь тех, кто ухаживает за ним.
Деметриче посмотрела на Ракоци.
— Дайте мне пару минут, и я буду готова.
Он понял,
— Ну хорошо, дорогая. Ступайте, я вас подожду. Оденьтесь во что-нибудь, что можно будет потом сжечь, чтобы не занести в дом заразу.
— Как прикажете, мэтр. Не беспокойтесь, я буду очень послушной.
Деметриче сморщила носик, словно хотела сказать что-то еще, затем махнула рукой и убежала.
Вернулась она на удивление быстро. Ракоци критически ее осмотрел. Льняная шапочка, свободная блуза, юбочка до колен, высокая обувь.
— Мы можем идти?
Вопрос прозвучал почти весело.
— Где вы взяли эти сапожки?
— Это подарок отца. Они немного изношены, но еще крепкие. — Деметриче пристегнула к поясу кошелек. — Так мы идем, Сан-Джермано?
Он знал, что отговорить ее не удастся, и только пожал плечами.
— Учтите, если там будет слишком опасно, я вас отошлю. И вы не станете спорить.
Деметриче присела, как послушная девочка.
— Хорошо.
Ракоци усмехнулся.
От церкви Сан-Марко донеслись крики и плач, проповедь там, очевидно, вошла в последнюю фазу. Лицо Ракоци окаменело.
— Что с вами?
Деметриче заметила его беспокойство.
— Я кое о чем вспомнил…
Он явно не хотел продолжать.
— О чем? — не отставала она.
— О многом, — неохотно откликнулся он и заговорил лишь тогда, когда они пересекли виа Ларга. — Я многое повидал. Я вспомнил, что сделали доминиканцы с катарами… [50]
— С катарами? — нахмурилась Деметриче.
— С катарами, или с альбигойцами, если хотите.
Они проходили мимо палаццо Медичи, и Ракоци попытался уйти от неприятного разговора:
50
Катары (альбигойцы) — приверженцы христианского вероучения, зародившегося в XI веке на юге Франции, в местечке Альби, и отвергавшего многие католическое догматы. Катары, объявленные католической церковью еретиками, на протяжении долгого времени подвергались беспощадным преследованиям, и, несмотря на активное сопротивление, в XIII веке был завершен их полный разгром.
— Пьеро так и не решился снести бедняцкие хижины. Он очень скоро пожалеет о том.
— Я слышала об альбигойцах, — перебила его Деметриче. — Они были еретиками?
— Нет, — отозвался Ракоци. — Так считали доминиканцы. Но сами катары так не считали. — Он покачал головой. — Сейчас не время обсуждать этот вопрос.
— Но позже мы сможем к нему вернуться?
Дыхание Деметриче было неровным. Она слегка запыхалась от быстрой ходьбы, над ее верхней губой проступили бусинки пота. Ракоци выглядел по-прежнему свежим и, казалось, не замечал одуряющей
— Возможно.
Они подходили к виа делли Архангели. Узкая улочка со скученными домишками напоминала змеиный зев. К ужасающему зловонию, исходившему от сточных вод и отбросов, примешивался какой-то особенный запах. Неприятный и стойкий, он делался все сильней. Запах болезни, подумала Деметриче и побледнела.
— В помещениях будет хуже, — предупредил Ракоци. — Там придется всем этим дышать. Еще не поздно от всего отказаться. Я провожу вас домой.
Она прикусила губу.
— Нет, я останусь. Я справлюсь.
— Что ж, как вам будет угодно.
Он подошел к третьему от угла дому, двери которого перечеркивала черная полоса. Из неплотно прикрытых окон неслись звуки рыданий. Ракоци постучал раз-другой по растрескавшемуся от жары и ветхости дереву, потом крикнул:
— Куоребрилло, откройте.
В доме никто не отозвался, и Ракоци крикнул еще раз. Рыдания прекратились, к двери кто-то пошел. Наружу выглянул тридцатилетний мужчина, которому, впрочем, можно было дать и все пятьдесят. Грязные волосы его свисали сосульками, в них пробивалась ранняя седина. Он молча взглянул на посетителей красными заплаканными глазами и посторонился, пропуская их в дом.
— Я пришел посмотреть, как ваши дела, Сесто, — наигранно бодро произнес Ракоци, входя в полутемное помещение. — Донна Деметриче была столь добра, что вызвалась меня сопровождать.
Куоребрилло покосился на гостью.
— Я знаю вас, донна. Ваш приход был бы большой радостью еще неделю назад. Но вы опоздали. Анна-Мария умерла этим утром, а Лукреция вот-вот отойдет.
Он вытер лицо грязным фартуком.
— Мне даже некуда вас усадить.
— Что с вашей женой, Сесто? Как ваши дети? — мягко спросил Ракоци, но в его голосе слышались нетерпеливые нотки.
— Феве нехорошо, но она все еще держится. Козимо, Джемму и Эрмо увезли в Сан-Феличе к монахам. Они будут там, пока не минует опасность или пока мы все не умрем. Только Илирио оставили — он слишком мал. Он погибнет без матери, а кормилицу нам не нанять.
— Отправьте их в семейный приют, — посоветовала Деметриче. — И жену, и младенца. Им будет там хорошо.
Сесто усмехнулся.
— Никто не призреет больных из чумного дома, чтобы не подвергать опасности остальных. — Голос его пресекся, он отвернулся. — И вы уходите. Не мучайте нас.
— Куоребрилло, — в воцарившейся тишине голос Ракоци прозвучал неожиданно громко, — отведите нас к вашей жене. Поверьте, мы не причиним ей вреда.
— Уходите, во имя всех ангелов! Дайте нам умереть спокойно! У нас и так много горя! — Сесто поднес руки к лицу и зарыдал.
Деметриче порывисто шагнула вперед и, не выказывая ни малейшей брезгливости, приобняла бедняка за плечи.
— Синьор Куоребрилло, зачем вы гоните нас? Разве мы звери, алчущие добычи? Нет, мы люди, пришедшие вам помочь. Чувство сострадания, внушенное человеку самим Господом, отличает его от зверей. Не сдавайтесь болезни! Мы пришли с помощью, зачем же ее отвергать? Позвольте нам осмотреть вашу супругу. Если наши попытки ничего не изменят, мы хотя бы помолимся вместе с ней.