Кот и крысы
Шрифт:
Щеголиха изучала хозяйку модной лавки тщательно, как если бы задумала приобрести ее самое.
Гляди, позволила Тереза, разглядывай, все на месте и все - по законам наилучшего вкуса. Подумалось было - все гармонично, однако мысль была недопустимая - Тереза решительно изгнала из жизни музыку, как явление по меньшей мере бесполезное, и все словечки, с ней связанные, тоже. Черные напудренные волосы приподняты надо лбом в меру - а не на пять вершков, как у одуревших от модных картинок дам, - и взбиты в меру. И никаких бус меж локонов не проложено, никаких ленточек, одна - и та на небольшом, опять же в меру кокетливом чепце-карнете, бледно-голубая.
И в самой главной точке декольте, где начинается ложбинка - не бант, а маленькая жемчужная подвеска, почти незаметная. Каскад бантов до талии - это на модной картинке, для покупательниц, чтобы брали ленты аршинами, а с хозяйки довольно одной этой случайно попавшей к ней подвески. Найденной в архаровском узелке и почему-то полюбившейся…
Равным образом и гирлянды искусственных цветов - хоть к лифу прикалывай, хоть к волосам, хоть к подолу, вон они висят, аккуратно разобранные, свисают с жердочек, и вечно за них беспокоишься - не залапали бы жирными пальцами… Зато хозяйка позволила себе дорогое кружевное модести, обрамляющее вырез. На него и полюбоваться не грех.
Щеголиха трещала, а купчиха, послушала ее, послушала, задрала подол и, выставив ногу, принялась одновременно требовать совета относительно пряжек для туфель. Обе друг друга уже не слушали и не слышали.
– Широкая пряжка на туфле способствует стройности ножки, сударыня, - одновременно выкладывая ленты для щеголихи, сказала Тереза.
– У нас есть выбор… Катиш!
Выскочила помощница, опустилась на колени, стала прикладывать к туфельке то одну, то другую пряжку, от чего купчиха растерялась - ей трудно было сделать выбор.
Снова отворилась дверь, ворвался петиметр, купчиха пискнула и спрятала ногу под юбки. Щеголиха рассмеялась, и тут же начался амурный разговор. Оказалось, эти двое по всей Ильинке искали друг дружку.
Тереза поняла, что покупок от них не жди. Одна не за покупками явилась - а манеру перенять, другая, пока на нее свекровь не прикрикнет, выбора не сделает.
Были и другие покупательницы, взяли недорогие фарфоровые табакерочки, гребешки, коробочки с желтой пудрой для мужских париков. Все по мелочам, по мелочам - а, глядишь, и день не зря прожит, сколько-то прибыли имеется.
Ближе к вечеру решили, что в лавке и одна Катиш управится. Катиш постирала свои и Терезины кружева, еще какие-то вещички, и заняла хозяйское место. Ей нравилось быть в лавке главной. И она весьма любезно обслужила мещанку с дочерью, которые пришли набирать ленточек для приданого. Разумеется, сблагостила все немодные цвета, уверив, что их и сама царица в Петербурге носит.
Время было такое, что впору уже лавочку запирать, и Катиш, не ожидая покупательниц, вышла на Ильинку - поболтать с соседками.
Меж тем Тереза скромно сидела в задней комнатке, где хранились не выставленные пока товары, и занималась важным делом. Хотя они и торговала дорогими кружевами, но сама менять их каждый день не могла. Поэтому приходилось отпарывать и стирать. А сушить ценное кружево - целая наука. Его, осторожно отжав, заворачивают в мокрую тряпку, чтобы слишком рано не лишилось влаги, и, вытягивая оттуда понемногу, накалывают на особый барабанчик.
Как раз такой барабан, обшитый желтой байкой, лежал на коленях у Терезы, и она аккуратненько расправляла на нем широкую полосу золотистых блондов, закрепляя внатяг булавками. Расправив два-три вершка, вытягивала из влажной тряпицы следующий кусочек. И очень была поглощена этим делом, когда услышала, что дверь лавки отворяется.
– Катиш!
– крикнула она помощнице.
Катиш не отозвалась, и Тереза поспешила сама встретить покупателя.
– Добрый день, сударыня, есть ли у вас черепаховые табакерки, которые не стыдно подарить другу?
– довольно гладко, хотя не совсем правильно выговаривая слова, спросил по-французски мужчина в темно-синем, богатого цвета, бархатном кафтане, и Тереза сперва подумала, что бархат летом неудобен - в нем заживо испечься можно, а потом только осознала, что голос знаком, и как еще знаком!
Она окаменела, не зная, как быть - убегать было нелепо, но самой вступать в разговор с этим человеком - мерзко!
Он сделал еще шаг, удивленный молчанием хозяйки, и наконец-то посмотрел ей в лицо. А посмотрев - узнал…
– Тереза! Ты жива…
– Жива, - подтвердила она, повернулась и пошла прочь. Он, сбив по дороге консоль со стеклянным верхом, где лежали всякие трогательные мелочи - наперсточки, игольнички, мушечницы, выложенные перламутром, - кинулся за ней, схватил и развернул к себе.
От прикосновения пальцев пол ушел у Терезы из-под ног.
– Ты жива, - повторил он, - какое счастье!
– Прошу вас, сударь, уйдите!
– сказала Тереза.
– Какое чудо, ты жива, - повторял он, не отпуская ее плеч.
– Все полагали тебя мертвой…
– Для вас я мертва, уходите.
– Нет, я не уйду, раз уж я нашел тебя, я не уйду!
– Что же мне, звать на помощь?
– и она действительно крикнула что было мочи: - Катиш!
Помощница на сей раз появилась сразу - возможно, заинтригованная тем, что пылкий кавалер вломился в задние комнаты лавки.
– Катиш… - а что приказать, Тереза не знала.
Помощница, девица лет двадцати двух, во все глаза смотрела на гостя. Он был хорош собой - высок, статен, причесан к лицу, и странными казались на этом смугловатом горбоносом лице светлые, почти прозрачные голубые глаза.
– Тереза, ты полагаешь меня виновным, но это не так, я ничего не знал, я потом только обнаружил твое отсутствие, это было ужасно, матушка приказала меня запереть, чтобы я не помчался в Москву…
– И что же, заперли?