Кот, который умел искать мины (Оборотень в погонах)
Шрифт:
Но тогда мне придется его искать. Нет – придется найти. Или того, кто займет место Грома. Это называется – «налаживание контакта с командованием».
И не стоит торопиться. Что там я вчера сгоряча наобещал Шару? Встретиться с заказчиком? Вот этим и займусь. Не заходя в магазин – иначе придется объясняться с напарником, а я сейчас не в том умонастроении, чтобы беседовать о (возможной, черт!) гибели Грома спокойно.
Я придирчиво оглядел рукав камзола, по которому только что прошлась плетеной корзиной гренадерского вида старуха. Будем надеяться, что господин Туруханов меня простит.
Валентин
– А ты что приперся? – рявкнул на меня Никодимов и сипло закашлялся, давясь сигаретным дымом.
– Что такое, Павел Кузьмич? – миролюбиво осведомился я, присаживаясь за перекошенный стол.
М-да-а. Если уже у следователей из городского благочиния такие развалины бумагу держат, то нам, районным, след молчать в тряпочку и не высовываться с капитальным ремонтом. Надо будет, пожалуй, поблагодарить перед этапом тех поджигателей, когда и если мы их поймаем – новое помещение они нам обеспечили. О цене я старался не думать.
А если добрейшей души Никодимов начал на старых знакомых бросаться, значит, случилось нечто из ряда вон. И недавно – иначе я бы уже прослышал.
– А ты не?.. – Никодимов раздраженно махнул рукой, отчего сизые клубы поплыли причудливыми куфическими узорами. Я попытался задержать дыхание – в тесном кабинете можно было вешать топор. – Точно, вы же погорельцы теперь, не до того... Петрикова знаешь?
– Какого Петрикова?
– Замминистра лесной промышленности. Нет? Его похитили третьего дня. – Павел Кузьмич вздрогнул. – Ни переговоров, ничего... Всех на уши подняли... Нашли его сегодня.
– Где?
– В парке у часовни Алексия Набольшего. Сам знаешь – там слонов выгуливать можно, не заметят. Если бы не руна...
Он замялся. Я с трудом нашарил его взгляд своим, и рука моя, как бы против воли, вывела на завалявшемся поверх официальных пергаментов листе бумаги два размашистых росчерка. Невидимые, они все равно жгли глаза.
– Вот-вот. – Никодимов ожесточенно затушил «беломорину». – Как эти поступали с нарушителями границ – знаешь?
Я знал. К сожалению своему. Есть такое заклятие – орденские риторы именовали его «время, вперед!», хотя вообще-то оно состоит из девяти гласных, три из которых неотличимы для человеческого уха, зато раздельно воспринимаются теми, кто, собственно, и придумал немудрящие чары, заставляющие любое растение за считаные часы из семечка превращаться в крепкий росток или саженец. Вполне безобидное заклятие. Если только семечко при этом не находится в чьей-то грудной клетке. Я не стал спрашивать, был ли несчастный Петриков еще жив, когда заклятие вступило в силу – есть вещи, о которых лучше не думать.
– И что это было?
Когда имеешь дело с фанатиками, важна порой бывает каждая мелочь. Язык деревьев, как и язык цветов, достаточно универсален. Осина презрения? Дуб стойкости намерений? Гибкое упрямство вяза?
Павел Кузьмич оперся обеими ладонями о стол, словно пытаясь закрыть ими начертанную мной невидимую руну.
– Мэллорн.
– О-ой! – выдавил я.
Это было очень плохо. Мэллорны растут только в границах эльфийских пущ. Если мэллорн прорастает в самом сердце Москвы... то посадившие его объявляют всем, способным понять язык их безумия, что не успокоятся, пока эта земля не отойдет им. А случиться это должно, покуда не засохнет от старости посаженное дерево.
Мэллорны,
– И что теперь? – поинтересовался я без особой надежды.
– А что? – передразнил меня Никодимов. – Как всегда – план-перехват, посты на трассах, понты на цырлах... Я другого боюсь. Боюсь, что опять начнется. Взрыв на Манежной помнишь?
Я молча кивнул.
– Ну вот, – пожал плечами Павел Кузьмич. – Есть данные... Да что я тебе втираю – случайно одного поймали, по глупости попался, так вот – при нем два снаряженных талисмана было. В сумме, саперы говорят, килогейста на три. Еле расколдовали, со старшого, силы Томина, ты его не знаешь, семь потов сошло. Чуешь, чем пахнет? Это уже не игрушки механические, это современное чародейство.
– Помноженное, – добавил я мрачно, – на очень древнюю злобу.
– М-гм, – кивнул Никодимов. – Так ты чего явился? Не по старой же дружбе?
Я покраснел. Знакомых по прежнему месту службы мне всегда неловко было навещать, несмотря на то что я, в сущности, послужил козлом отпущения за всю группу.
– Так до дела Сумракова у вас, Павел Кузьмич, руки не дойдут? – поинтересовался я.
– Может, и дойдут, – неопределенно отозвался следователь. – А твоя-то какая корысть?
– А я веду дело Парамонова, – сознался я.
– Этого... из «Светской хроники»? – изумился Никодимов. – Опять Невидимка, что ли?
Пришла моя очередь кивать молча и грустно.
– Вот сволочи! – Никодимов погрозил потолку мощной фигой.
Я его понимал. Все попытки свести дела Невидимки в одно наталкивались на чье-то стойкое противодействие, притом никто так и не понял – чье. Можно было подозревать, что у неуловимого киллера есть покровители на Самом Верху, если бы его «клиентура» не свидетельствовала об обратном. Жертвами его становились люди хоть и влиятельные, но не столь важные, как даже несчастный Петриков.
Но пока что каждым эпизодом в длинной цепи похождений теневика-убийцы занималась своя команда.
– А у тебя, небось, вся документация – в дым? – Павел Кузьмич снова уставился на меня. – И что?
– У вас ведь должны быть материалы по его прежним делишкам? – с надеждой спросил я. – Ведь не может не быть!
– Есть, – согласился Никодимов. – Хочешь пока покопаться в старье, покуда протоколы наново не переснимут? Ну, копайся, бог в помощь. Мы так ничего не отыскали... – Он похлопал себя по карманам. – А, пропасть! Зажигалки нет? Помню, ты при себе вечно таскал.
Старик не ошибся. Я не курю – при моем чувствительном обонянии это занятие сродни мазохизму, – но зажигалку и правда ношу в кармане для немногих курящих сослуживцев, а больше – для создания дружеской атмосферы, поскольку свидетели и подозреваемые с перепугу начинают одинаково смолить, точно пароходы.
– Все та же «зиппа»? – поинтересовался Никодимов, принимая от меня блестящую железку.
– Нет, Павел Кузьмич, – я покачал головой. – Та совсем погнулась, проще было новую купить.
Старик перещелкнул пластинкой. На миг две половинки гравированного на нержавейке символа – печати огня – совместились, вспыхнув пламенными нитями, и так же быстро остыли, когда пружина вернула подвижную часть узора в прежнее, безопасное положение. Никодимов отнял от зажигалки очередную «беломорину» и с отвращением затянулся.