Кот-Скиталец
Шрифт:
– В общем, коли уж приехал и еще Иолу нам привел, устраивайся поблизости, как знаешь, – подытожил БД. – Сегодня проще палатку тебе поставить, чем найти сговорчивого альфариса или конька – назад уехать. Народ вокруг подобрался, видишь ли, не такой, как мы, всепрощающий. Стражу поэтому приставим и объявим, что ты есть наша, командиров, совокупная священная собственность. Вокруг так и снуют всякие юные кабанчики и кхонды, а также свежеперекинутые снежнаки, которым охота хоть чем ни на то отличиться, а в твои отношения с подданными и поддатыми и вовсе никто не вдавался, натянуты они или не очень. Так что не обессудь. Проголодаешься – дай знак конвою.
– Да не будет он питаться,
– Его дело. Можно сухим пайком выдать, а воду, чтобы размочить, в пластиковых флягах, – ответил ему Хнорк. – Полевую кухню развернули шикарную, сам курировал. Обидно, если напоследок пренебрежет.
Мартин встретился с моими архаическими солнцезащитными очками взглядом, в котором сквозило отчаяние:
– Они вышучивают меня, дама Тацианна. Вы, хотя бы раньше, ценили меня по достоинству.
– Это не самое плохое, Мартин, когда вышучивают. Относиться так к кумирам – нормальное дело. Расцени как черный юмор и успокойся, – ответила я. – Отойди с миром и постарайся хотя бы выспаться, а завтра посмотрим, что делать с твоей добровольной сдачей. На торжественную церемонию можешь не рассчитывать: мы народ простой, лесники, болотники и пустынники, и ни в чем таком не смыслим. А вот на рассмотрение по существу рассчитывать можешь. Если решим тебя судить, отнесемся к этому так же серьезно и основательно, как ко всему, что делаем на этом свете. Так что не беспокойся. Да, и не вздумай рук на себя накладывать – в этом, поверь, не более смысла, чем сойти с транспорта не на своей остановке и в незнакомом месте.
И, представьте, он послушно вытащил из-под плаща вершковый кинжал и протянул мне, будто сдаваясь на мою милость!
На следующее утро мы, заранее не сговариваясь, выпендрились в самое свое лучшее; опять-таки не считая БД, который ходил зимою и летом одним цветом. Получилась некоторая разноголосица, потому что, конечно, у нас в багаже случились вещи неплохие и даже прямо-таки роскошные, но не совпадающие по стилю. У Серены – газовый шарф, затканный снежинками; у меня, помимо того самого александритового колечка на пальце и футляра от очков в руке, – оплечье из золотного кружева; Владетель надел поверх чапана кирасу с серебряной чеканкой, а Артханг имел для своего человеческого образа непробиваемый жилет андрского образца, безразмерный, но зато с вышивкой: у него с юности была слабость к полицейской амуниции. Хнорк с помощью дам нацепил ошейник из самоцветов, а на передних копытах самолично выжег довольно изящную татуировку. Мунк заплел гриву аж в две смежных косицы и перенизал их для вящей крепости кольцами вплоть до висков; кстати, поверх своей личной нагрудной и наплечной шерсти на нем были толстые штаны и куртка с металлическими накладками. Варда только два дня назад завили крутым штопором и подровняли хвост и гриву, а теперь еще и челку начесали на самые глаза. Попона у него была из многоцветной архиерейской парчи. Бэс-Эмманюэль перепоясал пузцо орденской лентой, зелено-бело-сиреневой, а на ошейнике имел щиток с изображением то ли скалки для теста, то ли намотанного на трость бумажного рулона; как он пояснил, то были цвета и герб дома Арья. Хрейя решила вопрос о нарядах легко – предстала горделивой Белой Волчицей. Серена одолжила ей по браслету на каждую лапу: спереди были платиновые с халцедоном, сзади орихалковые с черным жемчугом. Даже Эрмина, хоть и говорила, что ставит на себе крест (или все-таки шар?), отыскала в гардеробе нашего хозяина лиловое муаровое платье его бабки, которое только самую малость посеклось по шву.
И хотя возились мы не слишком долго, Мартин Флориан вытребовал
– Нечистая совесть – что шило в кармане и блоха на аркане, – с чувством произнес Бэсик-Эмманюэль, – вволю колет и кусает. Хоть бы клочок ржаной коврижки дал перехватить: на зубах пищит, в животе сиротливо, а коврижка, между прочим, с корицей, жженым сахаром и тертыми орехами.
И вот Мартин стоит перед нами, держась за спинку своего кресла, – в столовой особняка, самом большом и удобном помещении, которое почти полностью занял кипарисовый стол овальной формы.
– У вас есть какие-либо пожелания к составу суда и ходу следствия? – спросила я. За неимением желающих роль распорядителя взяла на себя я, оттуда и официальность моего обращения; тем не менее, в процессуальной стороне и я почти ничего не смыслила. Знала только, что в мою обязанность входит связывать воедино вопросы и ответы.
– Да. Пусть говорят все, кому есть что сказать, но окончательное решение примете вы – как старшая.
Невелика честь. Он что, посчитал, что даже Владетель Эрбис моложе меня годами?
– Принято. Теперь мы говорим по очереди, начиная с моей правой стороны, а я подвожу итог сказанному. Король-монах?
– Я его прощаю без натуги: нельзя наказывать за добросовестную ошибку. Я был в его, Мартина, глазах разрушитель Храма, и иного решения он принять не мог. Даже в том смысле, что тогда всецело положился на чужое мнение и отказался от королевского права меня помиловать. Ну и, конечно, – как можно судить за мою смерть, если я живой?
– Еще как можно, – буркнула я. – Бывали многие прецеденты. Для суда важен не факт, а намерение.
– Как можно вообще судить брата? – спросила нас Серена.
– В твоем вопросе два смысла, – ответил ей БД. – Он смог – я не смогу.
– Мне он не брат, Даниль. И у тебя с ним было то, что называют сговор: он позволил тебе принять на себя чужую вину. Экий маркиз Поза! Или – смиренный назорей.
– Ты читала Шиллера? – быстро спросила я.
– Учитель показал, как ее играют на сцене. Смысл в том, что такая жертва как бумеранг. Вот Мартин и вернулся – принять на себя тяжесть своей уступки. Это почти рок; что мы можем предпринять, кроме как согласиться на это? Я не знаю: у меня мало опыта в подобных делах.
– Брата он не убивал, он всего-навсего его предал, если толковать расширительно. Предал суду других, когда мог решить сам. Но это не мое дело! Мне важно, что мой раб нарушил вассальную присягу. Ну, положим, он этого хотел и даже заложил в основание клятвы, – заговорил Эрбис. – Схитрил. Ради чего – я понимаю и уважаю. Только из его первенца свободы пока не вышло ничего путного и, боюсь, не выйдет, разве что наши кровные союзники перевернут эту страну на свой снежнацкий лад, сделав ее верх ее низом и ее лицо – ее изнанкой. Метанойя, положим, у них получится недурная, однако за неуправство мятежному вассалу раньше и впрямь голову рубили. Не за самоуправство и не за мятеж, подчеркну, а за их последствия. Потому что по плодам узнается дерево, и удачный привой – повод к тому, чтобы сохранить дичку жизнь.
Он хищно погладил саблю.
– Такая смерть – чистая; в ней есть что-то окончательное и успокоительное. Уж не воскреснет, как кое-кто из присутствующих. Хотя как сказать: поговаривают, что головы после усекновения мигали, гримасничали, даже молитвы шептали беззвучно… некто по имени Денис вообще ходил с головою подмышкой. Впрочем, то был вали, друг Бога и святой, а перед нами иной случай.
– Он храбр, Владетель, – вступился Вард. – И великодушен: при Сухайме пощадил нас всех и даже не утеснил нашу свободу.