Кот в малиновом тумане
Шрифт:
— Нет, — сказала она, наконец. — Не ты. Ты меня никогда не пугаешь. Это я сама себя пугаю. Всегда.
— Странно. А я никогда не замечал. Слишком был занят собой… Темпл, я знаю, у тебя есть кое-какой опыт… а я в полном раздрае. Ты самая храбрая девушка в мире, но ты уверена, что хочешь… образно говоря, шагнуть туда, куда даже архангелы боятся ступать?
— Храбрая? Это я-то?
Он кивнул:
— Во всех отношениях. Ментально, эмоционально, духовно.
— Я не принадлежу к духовенству.
— Я не имею в виду религию. Мы все обладаем духовностью — где-то внутри. И… сексуальностью тоже.
Ого!..
Мэтт подвинулся, меняя позу. Темпл сделала над собой усилие, чтобы не вскочить. Ей это удалось.
— Ладно, —
Он, вроде бы, разложил все по полочкам вполне логично, как хороший учитель. Но это не обмануло Темпл. Мэтт еще не все сказал. Дальше последует домашнее задание. Она ждала продолжения.
— Ты должна понять, — сказал он, — что имеешь дело с классическим примером великовозрастного девственника. Ты знаешь, что у меня было трудное детство. Но не знаешь, как это разрушительно действует на самоуважение. У меня полностью отсутствует уверенность в себе. Ни школьные успехи, ни прекрасные манеры, ни привлекательная внешность, ни отсутствие видимых шрамов от битья не помогают. Для меня все это вранье. Когда люди говорили, что я умный, способный, или воспитанный, или красивый, я им не верил, потому что знал, что на самом деле заслуживаю наказания, постоянной ругани и побоев, вне зависимости от того, как я себя веду. Я ненавидел их похвалы. Я считал их фальшивыми. Больше всего я ненавидел свою внешность. Я мечтал о прыщах и кривых зубах. Я знал, что внутри я уродлив, как портрет Дориана Грея, спрятанный на чердаке.
— Это ужасно! Это просто кошмар какой-то. Как анорексия — у всех женщин в наши дни так промыты мозги стандартами «идеальной фигуры», что они доводят себя до смертельной худобы, и при этом продолжают видеть в зеркале жирную корову! А сами уже скелеты.
— Тот же кубик, только в профиль. Я терпеть не мог, когда девочки и даже некоторые учительницы начинали ворковать над моей внешностью.
— И ты стал священником, потому что не верил, что ты красивый?
— Нет, все сложнее. У меня не было достойной ролевой модели сексуальных отношений. В этом заключается одна из грязных тайн домашнего насилия. Я приходил в ужас от мысли о том, что стану таким, как он, Клифф Эффингер. Для меня секс был насилием. На тренировках по боевым искусствам я понял, что под моим идеальным фасадом скрывается слепящая ярость, так что я не мог рисковать вступать в сексуальные отношения: вдруг там тоже ярость?.. Больше всего я не хотел иметь детей, ни за что не хотел. Я боялся, что буду делать с ними то же, что делали со мной.
— Люди не делают того, что больше всего ненавидят!
— Во всех случаях, кроме насилия. У детей, прошедших через насилие, есть три пути. Стать вечной жертвой. Стать насильником. Или перерасти, оставить все в прошлом и быть самим собой. Но третий путь редко выбирают. Детские впечатления слишком сильно западают в подсознание, их почти невозможно победить. Я был прав, боясь своей ярости.
— Но ты же так хорошо все это понимаешь, ты даже помогаешь другим людям справиться…
— Знание — это еще не все. Я до сих пор преподношу сам себе сюрпризы. Посмотри, что я натворил, когда узнал о предполагаемой смерти Эффингера.
Темпл бросила взгляд на прибранную, но полупустую комнату.
— Ты разломал мебель, а не себя или кого-нибудь другого.
— Храбрая маленькая Темпл, — он взял ее руку, все еще теребившую край штанишек. — Когда я понял, что ты принимаешь все это… я испугался по-настоящему.
О, — подумала Темпл, — какое благородство. Как это по-мужски. И, о, черт, возможно, он прав. Возможно, для меня это слишком. Я и сама вся изранена.
— В общем, — сказал он, — священнослужение спасло меня от семейных демонов. Я мог спрятаться в нем от женщин и детей, при этом занимаясь ими и заботясь о них — на расстоянии. Мой родной отец исчез, мой отчим оказался чудовищем, но приходские священники были моими эрзац-отцами, и это подвигло меня на путь служения. Став одним из них, я мог сделаться идеальным, как Отец наш Небесный, перефразируя Евангелие. Никому бы не показалось странным, что я избегаю секса, потому что целибат входит в правила священства. Священство было великолепной возможностью спрятаться, и все вокруг страшно хвалили меня за мой выбор, особенно, как они говорили, потому что я такой красивый. Даже ненавистная красота становилась терпимой, раз я не должен был ее использовать.
— И когда все это развалилось?
— Я повзрослел и стал задумываться о моей способности жить в мире без насилия. Я начал анализировать не только свое духовное состояние вечной благодати и соответственные внешние проявления. И обнаружил весьма разрушительные, совсем не христианские эмоции, запрятанные очень глубоко. К тому времени, как я написал прошение об отставке, я уже выстроил собственное обвинительное заключение, найдя очевидные низменные мотивы и побуждения. Я понял, почему целибат для меня был не испытанием, а благом. Я научился избегать малейшего намека на сексуальный интерес. Многие священники в наши дни пренебрегают облачением, не носят воротнички, но я носил его всегда — это было мое обручальное кольцо, связывающее меня с Церковью, оно отпугивало женщин.
— Некоторых, наоборот, привлекало, могу поспорить. Особенно католичек.
— Только девочек-подростков и старух. Я был любимчиком у приходских дам за шестьдесят. И старался держать их на безобидном расстоянии. Последняя вещь, которую я мог сделать — это пользоваться их отношением ко мне.
— Бедняжки, — сказала Темпл, представив себе всех этих женщин с сияющими глазами, с обожанием глядящих на отца Девайна, такого хорошего, такого красивого и такого невероятно недосягаемого, благодаря своему служению и характеру… Нет, не характеру. Воспитанию.
— Это уж точно. Какое разбазаривание энергии — как их, так и моей.
— Ну, и что ты будешь теперь делать?
— Ты уже спрашивала меня об этом в такерии [114] , после того, как я соборовал мисс Тайлер, и мой ответ тогда был таким же расплывчатым, как сейчас. Я пытаюсь победить мою злость на прошлое. Ты права, из-за преследовавшего меня всю жизнь страха отношений, я считаю целибат привычкой, с которой трудно расстаться. Это же дает такое ощущение безопасности, правда? Я даже чувствую некоторое превосходство над миром, особенно с появлением СПИДа.
114
Такерия — ресторан мексиканской кухни.
— Но, — добавила Темпл, — мне кажется, что твои религиозные взгляды на все, что касается секса, в каком-то смысле греховны.
— Это еще одна причина, по которой я ушел из церкви. Мне было очень трудно примирить то, что делали мои прихожане — прекрасные люди, старающиеся вести достойную жизнь, — с буквой закона. Церковного закона. У американских священников с этим особенно много проблем, вот почему нас называют либералами.
— В общем, ты так и не знаешь, что будешь делать.
— Не знаю.
Он все еще держал ее за руку, и она боялась пошевелить даже пальцем. Собственно, все ее тело словно застыло, окаменев.
— Не знаю, — повторил Мэтт, пристально глядя ей в глаза. — Но теперь я, по крайней мере, знаю, что я хотел бы сделать.
Темпл с трудом проглотила комок в горле.
— Что? — спросила она тихо и так хрипло, как будто внезапно подцепила ларингит.
Он ответил ей вопросом на вопрос:
— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы… я не знаю, как это сказать, не привык пользоваться всеми этими эвфемизмами… чтобы спать со мной? Заниматься любовью?